Догматический и имманентный методы

Научное суждение образуется тогда, когда мы либо два понятия, либо восприятие и понятие соединяем вместе. Суждение первого вида: нет действия без причины, суждение второго вида: тюльпан есть растение. Повседневная жизнь знает суждения, связывающие два восприятия: роза красная. Когда мы производим суждения, это может происходить по различным основаниям. На эти основания могут быть две различные точки зрения. Одна из них считает, что предметные (объективные) основания, почему суждение, производимое нами, истинно, лежит по ту сторону того, что нам дано в понятиях и восприятиях, из которых составлено это суждение. Основание, почему суждение истинно, с этой точки зрения не совпадает с субъективными основаниями, из которых производится это суждение. С этой точки зрения, наши логические основания не имеют ничего общего с объективными. Может быть, что этот взгляд предложит какой-нибудь путь для того, чтобы пробиться к объективным основам нашего воззрения. Но средств, которые имеет наше познающее мышление, для этого недостаточно. Мои утверждения, обусловленные объективной сущностью, для познания лежат в неизвестных мирах. В моем распоряжении находятся только доказательства с их формальными основаниями (непротиворечивость, утверждения на основе различных аксиом и т. д.). Наука, основанная на этом воззрении, суть догматическая.

К таким догматическим наукам относятся как теологическая философия, основанная на вере в откровение, так и современная опытная наука, где есть не только догма откровения, но и догма опыта. Догма откровения сообщает человеку истину о вещах, которые лежат целиком вне круга его зрения. Он не познает мир, верить в который ему предписано готовыми утверждениями. Он не может прийти к его основам. Поэтому он никогда не может ответить на вопрос, почему он истинен. Он может иметь только веру, но не знание. Но также и утверждения той опытной науки — это просто догмы, когда верят, что нужно оставаться при голом чистом опыте и наблюдать только те изменения, описывать их и систематически сопоставлять, не поднимаясь к условиям, еще не лежащим в голом опыте. Ведь истину мы обретаем, согласно такому воззрению, также не посредством нашего всматривания в предмет, но она проникает к нам извне. Я вижу, что происходит, и что там есть, и регистрирую это; почему это так — это лежит в объекте. Я вижу только следствие, но не основание. Когда-то наука находилась под властью догмы откровения, сегодня господствует догма опыта. Тогда считалось гордыней размышлять об основах истин, полученных в откровении, сегодня считается невозможным знать что-либо сверх того, что сообщают факты. Почему они сообщают нам то, а не иное — считается непознаваемым и непостижимым.

Наши рассуждения показали, что принятие оснований, почему данное суждение истинно, и почему мы познаем его как истину, — просто бессмыслица. Когда мы продвинемся к точке, где существо предмета представляется нам как идея, то мы видим в ней нечто, полностью замкнутое в себе /нечто, в себе самом заключающееся/, на себе основанное и себя несущее, так что более не требуется никакого объяснения извне, так что мы можем при ней /идее/ оставаться. Мы видим в идее — если мы способны к этому — что все, что она производит, она имеет в себе, что вместе с ней мы имеем все, о чем только можно спросить. Общие основы бытия открываются в идее, без остатка поглощены ею, так что их нигде не найти, кроме как в ней самой. В идее мы имеем не образ того, что мы ищем в вещах, а мы имеем самое это искомое. Поскольку части нашего идейного мира сливаются в суждениях, то идея является собственным их содержанием, действующим в них, а не основой, лежащей вне их. В нашем мышлении осуществляются непосредственно фактические, а не просто формальные основы наших утверждений.

Тем самым отклоняется воззрение, которое утверждает внеидеальную абсолютную реальность, которая является носителем всех вещей и самого мышления. Для такого воззрения основа вещей лежит вообще в недоступной для нас области. Она не свойственна лежащему перед нами миру, она находится вне его; это — существо в себе. Этот взгляд может быть назван реализмом. Он выступает в двух формах. Он признает либо множественность реальных существ, лежащих в основе мира (Лейбниц, Гербарт), либо единственное реальное (Шопенгауэр). Такое существующее никогда не может быть познано идентичным идее, оно заранее вводится как отличное от нее по существу. Но кто сознает ясный смысл вопроса о существе явления, тот никогда не будет приверженцем такого реализма. Ибо какой тогда смысл спрашивать о существе мира? В этом вопросе заключен только один смысл, а именно: если передо мной находится какая-нибудь вещь, то во мне поднимается внутренний голос, который говорит мне, что окончательным завершением вещи является нечто отличное от того, что я воспринимаю чувственно. Это то, что есть еще, уже работает во мне, оно стремится проявиться, когда я смотрю на вещь, находящуюся вне меня. Только если работающий внутри меня идейный мир побуждает меня к объяснению на его основе окружающего мира, требуется мне такое объяснение. Для существа, в котором не вырабатываются идеи, не возникает стремления к дальнейшему объяснению вещей; оно вполне удовлетворено чувственной действительностью. Требование объяснения мира исходит из потребности мышления, которое стремится последнее достижимое содержание сплавить в одно с проявленной действительностью, все пронизать понятиями. То, что мы видим, слышим и т. д. следует привести в такую форму, которую мы понимаем. Тот, кто поймет эти предложения в их полном значении, тот не сможет уже быть приверженцем выше охарактеризованного реализма. Желать объяснить мир посредством реального, которое не является идеей, это полное противоречие, так что непонятно, как вообще можно быть приверженцем такого воззрения. У нас не может быть потребности и мы можем даже и не пытаться объяснять воспринятую действительность чем-то, что не находится в области мышления, что должно отличаться от мыслей. Во-первых, почему у нас должна возникать потребность объяснять мир чем-то скрытым от нас? Предположим, что оно должно явиться нам; тогда снова встает вопрос: в какой форме и где? В мышлении этого быть не может. Во внешнем или внутреннем восприятии? Но какой смысл имеет объяснять чувственный мир чувственным же миром? Остается только третье: принять, что мы обладаем способностью постигать внемыслительное и реальное существо на пути, отличном от мышления и восприятия. Тот, кто так считает, впадает в мистицизм. Мы этим заниматься не будем, ибо мы рассматриваем только отношения мышления и бытия, идеи и действительности. Для мистицизма теорию познания должен писать мистик. Точка зрения позднего Шеллинга, утверждавшего, что с помощью нашего разума мы развиваем только «что» (das Was) мирового содержания, но не можем достигнуть «то» (das Dass), представляется нам полной бессмыслицей. Ибо для нас «то» является предпосылкой «что», и мы не знаем, как мы могли бы прийти к «что» вещи, если до этого уже не было /полностью/ установлено /предшествующее/ «то». Я /лишь тогда/ могу постигать «что» вещи, если в содержании моего разума уже присутствует «то». Эта предпосылка Шеллинга, что мы можем иметь позитивное мировое содержание, не будучи уверены в том, что «то» существует, и что мы это «то» можем получить только через опыт высшего порядка, представляется нам настолько непостижимой для самое себя понимающего мышления, что мы должны признать, что в старости Шеллинг сам не понимал точки зрения своей юности, которая произвела такое сильное впечатление на Гете.

Нет нужды признавать существование более высоких форм бытия, чем те, которые присущи миру идей. Лишь поскольку человек часто не сознает, что бытие идеи значительно более высокое и полное, чем бытие непосредственно /чувственно/ воспринимаемой действительности, постольку ищет он еще какую-то реальность. Он считает бытие идеи /идеальное бытие/ чем-то химерическим, нуждающимся быть еще пропитанным чувством реальности, и поэтому не удовлетворяется им. Не будучи в состоянии постигнуть идею в ее позитивности, он считает ее за нечто абстрактное, он не чувствует ее полноты, ее внутреннего совершенства и доброкачественности. Мы же должны ко всякому образованному человеку предъявить требование, чтобы бытие идеи прорабатывалось им до такой высшей точки, где бытие, которое нельзя увидеть глазами, нельзя потрогать руками, но можно охватить разумом, рассматривалось как реальное. Таким образом мы получим идеализм, который в то же время является реализмом. Путь наших мыслей таков: мышление стремится к объяснению действительности, исходя из идеи. Это стремление скрывается за вопросом: что является существом действительности? Но о содержании этого существа мы спрашиваем только в конце науки /в конце нашего научного исследования/, мы поступаем не как реализм, который реальное делает предпосылкой, чтобы из него затем вывести действительность. От реализма мы отличаемся тем, что полностью осознаем, что средства для объяснения мира содержатся только в идее. Также и реализм имеет лишь это средство, но он этого не сознает. Он тоже выводит мир из идеи, но ему кажется, что он выводит его из какой-то другой реальности. Мир монад Лейбница — это не что иное, как мир идей, но Лейбниц считает, что ему присуща более высокая реальность, чем идеальная. Все реалисты впадают в одну и ту же ошибку: они выдумывают существо и не замечают, что они не выходят за пределы идеи. Мы отклоняем этот реализм, поскольку он заблуждается относительно идейного существа своей мировой основы. Мы отклоняем также и тот ложный идеализм, который основан на том, что поскольку мы не выходим за пределы идеи, то мы не выходим за пределы сознания, и он рассматривает все данное нам как наши представления, а весь мир — как субъективное явление, как грезу нашего сознания (Фихте). Эти идеалисты не понимают, что хотя мы и не выходим за пределы идеи, но в самой идее мы имеем объективное, коренящееся в себе самом, а не в субъекте. Они не понимают того, что хотя мы и не выходим за рамки нашего мышления, но с нашим разумным мышлением мы находимся в центре объективности. Реалисты не понимают, что объективное — это идея, идеалисты не понимают, что идея — объективна.

Мы еще должны заняться эмпиристами чувственного, которые всякое объяснение действительности посредством идеи рассматривают как незаконную философскую дедукцию и требуют оставаться при чувственно-воспринимаемом. Против этой точки зрения мы можем только сказать, что ее требования могут быть только методическими, формальными. Оставаться при данном — означает только: мы должны усвоить то, что находится перед нами. Относительно «что» этого данного эта точка зрения может сказать меньше всего, ибо это «что» должно само прийти вместе с данным. Совершенно непонятно, как вместе с требованием чистого опыта, не выходя за пределы чувственного мира, можно требовать, чтобы идея также удовлетворяла требованиям данного бытия. Позитивистский опытный принцип оставляет вопрос «Что дано?» совершенно открытым и, тем самым, очень хорошо объединяется с идеалистическими результатами исследования. Но тогда эти требования совпадают с нашими. В нашем воззрении мы объединяем все точки зрения, поскольку они обоснованы. Наша точка зрения — это идеализм, поскольку в основе мира она видит идею, она суть реализм. Поскольку она определяет эту идею как реальное, и она является позитивизмом или эмпиризмом, поскольку содержание идеи она хочет не вывести посредством априорных конструкций, но оно должно прийти как данное. Мы имеем эмпирический метод, который проникает в реальное и, наконец, удовлетворяется идеалистическим результатом исследования. Мы не делаем заключения от данного, как известного, к лежащему в основе его не данному, обусловливающему. Мы отклоняем вывод, в котором не дан какой-нибудь член. Мы соединяем в выводе «а» с «б» посредством «в», но все это нам должно быть дано. Если Фолькельт говорит, что наше мышление побуждает нас к тому, чтобы к данному сделать предпосылку и выйти за его пределы, то мы говорим: в нашем мышлении находим мы уже то, что мы хотим добавить к непосредственно данному. Поэтому мы должны отклонить всякую метафизику. Ведь метафизика хочет данное объяснить не-данным /через подразумеваемое не-данное/ посредством вывода (Вольф, Гербарт). Мы в выводе видим только формальную деятельность, которая не ведет ни к чему новому, которая только осуществляет перехолы внутри позитивно-наличного.