Обмен открытками

Алекс

 

Дорогой дневник!

Нового дома у нас больше нет.

Майкл только что приходил в Макнайс‑Хаус и сообщил мне об этом. Сказал, что очень сожалеет, и много ругался, и объяснил, что его так называемый друг ушел с этой должности, а новый человек, увидев, что мы до сих пор не переехали, передвинул нас с мамой вниз по «списку», заявив, что это несправедливо, если другие люди ждут, пока мы в больнице. Я просто кивал, когда он ходил взад‑вперед по комнате, сжимая и разжимая кулаки, а когда он замолчал, побежал в ванную, и меня вырвало.

Майкл сказал, что он постарается, чтобы мы получили такой же дом.

– Но я полюбил этот, – заметил я.

Майкл глубоко вдохнул и согнул колени, чтобы наши лица оказались на одном уровне, и его колени при этом громко хрустнули.

– Я знаю, что ты любил этот дом, Алекс, – произнес он. – Но совет решил… – Он сложил пальцы в кулак и прижал его ко рту, и я подумал, неужели он сейчас укусит. – Сейчас в Белфасте строится много домов. Много прекрасных домов, таких, как этот. – Майкл наклонился вперед, я увидел его зеленые глаза, и мне стало чуть легче. Я понял, что могу доверять ему. – Обещаю тебе, Алекс. Я позабочусь о том, чтобы вы переехали в хороший дом.

– Но маме тоже нравился этот дом, – напомнил я.

На мгновение я почувствовал, что мне трудно дышать, и испугался, не сомневаясь, что мама расстроится. Майкл поднялся и добавил что‑то еще, но я не расслышал, потому что думал о маме, сидящей на качелях рядом со мной в парке. Случилось это давно. Мы раскачивались, поднимаясь все выше и выше. Конечно, один я мог бы раскачаться еще сильнее, но значения это не имело, поскольку я слышал, как смеется мама.

Когда Майкл ушел, я тоже покинул комнату и зашагал по длинному белому коридору. Остальные мальчики и девочки, которые здесь жили, находились в столовой, как и всегда в обеденное время. Происходило все в четверг, то есть им давали воскресный обед, с добавкой лука с гренками. Желудок у меня заурчал, меня затошнило, и я бросился в общий туалет, закрыл дверь и сел, привалившись к ней.

Еще до того, как увидел Руэна, заметил полоску тени на полу и мгновенно вскочил, решив, что это змея. Увидел, как она скользила по белым плиткам пола, а потом зацепилась за мой свитер.

– Ты где? – спросил я. Я его не видел, но знал, что он близко.

Руэн возник рядом с корзинкой для мусора в образе Призрачного Мальчика. Как‑то странно посмотрел на меня, словно гадал, каким образом я узнал, что он здесь. В руках держал ракетку для настольного тенниса и белый шарик, но, вместо того, чтобы кидать шарик в стенку и отбивать его, стоял, скрестив руки на груди, и сердито смотрел на меня.

– Где Блейз? – спросил я, потому что в последний раз его сопровождал другой демон, и Руэн сказал, что тот стажер.

– Заткнись, – ответил он, поднял ногу и ударил меня в живот. Я упал на пол.

– Что ты делаешь? – крикнул я, и Руэн быстро наклонился ко мне, лицом к лицу, и прошипел:

– Если не будешь сидеть тихо, я остановлю твое сердце, и ты умрешь.

Я перестал двигаться, застыв, как камень на полу.

– Хорошо, – кивнул он, улыбаясь.

Я задержал дыхание, потому что иначе стал бы хватать ртом воздух, и сердце у меня колотилось очень уж сильно. Мне не нравилось, когда Руэн так смотрел на меня. Это означало, что он зол, а я даже не знал, в чем причина.

– Я собираюсь тебе кое‑что показать. – Руэн глядел на меня сверху вниз.

Я боялся, но не Руэна. Боялся темной тени, связывающей меня с Руэном, которая становилась все чернее и двигалась, как змея.

– Хорошо, – прошептал я. – А потом ты уйдешь?

– Я хочу, чтобы ты знал: то, что я тебе сейчас показываю, не проекция твоего разума. – Голос его теперь звучал иначе, как человеческий. – Это не психотический эпизод, Алекс. Все это очень реально, так что обрати внимание.

Я кивнул, отвел взгляд от тени, скрестил руки на груди и ущипнул себя. Сообразил, что я здесь, и все это происходит в действительности, потому что в последнее время такой уверенности у меня не было. Очень кружилась голова, когда я принимал таблетки, особенно на пустой желудок. Казалось, будто я на корабле. Иногда я даже убеждал себя в этом: я на корабле, и мы выходим в море, и занавески в моей спальне – айсберги, и лужайки вокруг – ледяные поля, и небо – арктический океан.

– Закрой глаза, Алекс, – прошептал Руэн.

Я покачал головой: боялся тени.

– Или ты мне не доверяешь?

– Больше нет, – не раздумывая, ответил я, и наши лица одновременно вытянулись: мы оба осознали, что это правда. Руэн нахмурился.

– Ты хочешь, чтобы твоя мама жила? – жестко спросил он.

Я ахнул и закрыл глаза.

– Смотри, – услышал я голос Руэна, и тут же большой киношный экран в моей голове заполнило изображение мамы.

Более четкое, чем во сне пробуждения или в воспоминаниях. Более четкое, чем на экране кинотеатра, потому что я словно находился перед ней. Я видел, что она сидит в красном кресле в общей комнате взрослого психиатрического отделения и смотрит телевизор. На ней длинная белая футболка, волосы забраны назад, лицо бесстрастное. Она ерзала в кресле, никак не могла усесться поудобнее.

– Это настоящее? – спросил я Руэна, открывая глаза.

– Разумеется, – ответил он, и я вновь закрыл глаза, продолжая наблюдать.

Мама повернулась к женщине, которая сидела в соседнем кресле, и спросила: «У вас есть сигареты?» Женщина посмотрела на нее так, словно не слышала более дурацкого вопроса, и покачала головой. Мама раздраженно фыркнула: «Благодарю», – и вышла из комнаты.

Теперь я видел маму, идущую в свою палату. Выглядела она расстроенной, размахивала руками, разговаривала сама с собой. Говорила: «Я никчемность», «Он был прав». В палате легла на кровать. Поначалу я подумал, что она заснет, потом заметил, что она полезла за чем‑то под матрас.

Я открыл глаза.

– Что она делает? – спросил я Руэна.

– Увидишь.

Я рвался к маме, однако хотелось остаться и посмотреть, что произойдет.

Из‑под матраса мама осторожно достала толстую книгу. Когда открыла, я увидел, что она проделала дырки в страницах и спрятала в них круглые белые таблетки, много таблеток. Она посидела с книгой на коленях, перевела взгляд на открытую дверь, вновь посмотрела на книгу. Я закричал: «Мама, не делай этого!» – потому что знал, о чем она думает. Открыл глаза, но «картинка» исчезла, и теперь я видел только оранжевую дверь туалета с черными надписями и ржавеющей ручкой. Закрыл глаза, и вновь появилась мама, только в книге уже не было круглых белых таблеток. Она пила воду и плакала. Затем потерла лицо и тяжело вздохнула.

«Я люблю тебя, Алекс. Без меня ты будешь гораздо счастливее».

Я кричал и кричал, а потом открыл глаза, с трудом поднялся, распахнул дверь и выскочил в коридор. Мне требовалось добраться до нее. Каждый раз мне удавалось ее остановить, но сегодня я мог опоздать. Я побежал, но чувствовал, что ноги не могут разогнаться до нужной скорости, их словно сделали из кубиков «Лего», и мне приходилось тащить их за собой.

Я уже находился в длинном белом коридоре, и с потолка падали длинные белые лучи, напоминающие зубы. И никого вокруг, ни единой души.

– Помогите! – закричал я, но едва расслышал собственный голос. Я оглядел коридор из конца в конец.

Внезапно лампы моргнули, и коридор заполнила темнота. На улице шел дождь, капли шипели, ударяясь по стеклу, и я очень испугался. Никто не мог мне помочь.

Я закрыл глаза, заметил, что мама спит в кресле, и заплакал.

Когда открыл, увидел темную тень в дальнем конце коридора. Она напоминала большой черный шар, зависший в воздухе, потом начала расти и расти, пока не лопнула и не растеклась по полу черной нефтяной лужей. Я чувствовал, что не могу двинуться. Стоял, как вкопанный. Даже если бы здание взорвалось, все равно остался бы на месте. Мог думать только о маме. Наблюдал, как лужа расширяется, добирается до стен, ползет по ним вверх, и вдруг сообразил, что это.

Черная жидкость ползла по стенам, а потом выплеснулась с них в воздух. Капли столкнулись, упали на пол и уже поднялись Руэном‑Монстром. Головой он доставал до потолка, телом перекрыл чуть ли не весь коридор, лишь глаза оставались маленькими и желтыми, а кожа цветом напоминала смесь черного и лилового. Не было у него ни ушей, ни носа, ни волос, а рот‑пещеру в огромном количестве заполняли острые желтые зубы.

Тут я услышал его голос в голове, мягкий и добрый.

– Алекс, твоя мама очень, очень больна. Что ты сделаешь, чтобы помочь ей?

Я повернулся и попытался побежать к другому концу коридора, но ноги отказывались меня слушаться. Я успел миновать лишь четыре двери, когда Руэн вновь возник передо мной. На сей раз в образе Старика, с руками, заложенными за спину, и я видел черную нитку, которая висела из пиджака и ползла по полу.

– Алекс, твоя мама может умереть. – Эти слова он произнес с таким видом, будто я нес за это ответственность, будто вина лежит на мне.

Я заплакал и закричал:

– Помогите!

Руэн протянул ко мне руку.

– Я здесь, я помогаю тебе.

Я чувствовал, что попал в ловушку. Повернулся к нему спиной, чтобы побежать, но одной ногой зацепился за другую и упал, вытянув перед собой руки, ударился лбом об пол. Хотел подняться, но сил не хватило. Прижался щекой к полу, такому холодному, что тело онемело. Руэн стоял надо мной.

– Время еще есть. Но действовать надо быстро. Поднимайся, поднимайся.

Я перекатился на спину. Смотрел на него снизу вверх. Чувствовал, что все кончено, во мне ничего не осталось, внутри я пуст.

– Ты демон, – напомнил я ему. – Демоны вредят людям, а не помогают им.

Руэн ухмыльнулся.

– Тебе помогаю только я или нет?

Я посмотрел на потолок. Лампы мерцали, пытаясь включиться. Я задался вопросом, есть ли там ангелы. Или Бог.

– Помогите мне, – прошептал я.

– Я помогаю тебе, – произнес Руэн, прохаживаясь вокруг меня с заложенными за спину руками. – Твоя мама будет жить. Тебе надо сделать только одно, Алекс. Как думаешь, ты сможешь сделать только это одно?

Слезы по обеим щекам стекали мне в уши. Я прижал руки к груди, ощущая каждый вздох и выдох, и мне хотелось передать эти вдохи‑выдохи маме. Больше всего мне хотелось не дать ей умереть.

Руэн наклонился ко мне так близко, что я уловил его запах. Обычно я от него задыхался, но не в этот раз. Он вложил что‑то холодное и острое в мою руку.

– Ты помнишь, как обменивался открытками с другими мальчиками в старой школе, Алекс?

– Да.

– Это тот же обмен открытками. Чтобы твоя мать осталась в живых, тебе следует послать кого‑нибудь на ее место.

Я закрыл глаза. Знал, чего хочет Руэн.

– Ты желаешь, чтобы я кого‑то убил?

Руэн перестал ходить.

– Разве ты не хочешь, чтобы твоя мать жила, Алекс?

Я медленно сел, посмотрел на то, что он вложил мне в руку. Поначалу решил, что это стеклянный нож. Поднес поближе к глазам и понял, что это отбитая ручка стеклянной кружки. С таким острым краем, что на подушечке пальца появилась капелька крови через несколько секунд после того, как я легонько постучал по нему. Руэн улыбнулся.

– Я не могу этого сделать, – прошептал я, но в голове вновь возникла мама, хотя я и не закрывал глаз. Я увидел ее руку, бессильно упавшую с подлокотника, и пусть даже она спала, глядя на эту повисшую плетью руку, я понимал, что она умирает.

Во рту пересохло, глаза горели, и я чувствовал, будто падаю. Я подумал о своем папе, моем настоящем папе, и том, что он сказал Руэну: «Мой сын оплатит мой долг». И я вспомнил о маме, сидящей на качелях рядом со мной, поднимающихся все выше, и выше, и выше. Она смеялась. Когда она смеялась, мое сердце буквально выпрыгивало из груди. Я хотел снова услышать ее смех.

Наконец я прошептал:

– Кого мне убить?