Идеология Реформации.

Термин «Реформация» происходит от латинского слова REFORMATIO – преобразование, исправление. Реформация – это социальное и идеологическое движение 16 века, в рамках которого произошёл пересмотр ценностей средневековой культуры в соответствии с потребностями зарождающегося буржуазного строя. Реформация охватила большинство стран Западной Европы. Реформация была направлена прежде всего против римско-католической церкви и привела к возникновению протестантизма. Считается, что Реформацию начал Мартин Лютер (1483-1546). 31 октября 1517 года он прибил к воротам Виттенбергской церкви 95 тезисов против продажи папских индульгенций.

Вот в чём заключались преобразования христианства, произведенные Мартином Лютером:

Католики	Лютер
Признавали Священное Писание (Библию) и обязательно – постановления Папы.	Полагал, что единственным источников вероучения является Священное Писание.
Читали Библию только по-латыни и только в церкви.	Перевёл Библию на немецкий язык и разрешил читать её всем верующим.
Спасение души достигается верой и благими делами. Августин Альфредский (современник и противник Лютера): «Мы достоверно знаем, как посредством покорности принудить Бога к исполнению его справедливости и благих обещаний».	Спасение души достигается только верой (SOLA FIDE). Спасение обусловлено милостью Божьей, которая никому не может быть известна заранее.
Считали, что Папа – наместник Христа на земле, непогрешимый в делах веры.	Заявил, что власть папы не имеет силы.
Признавали чистилище, индульгенции, мощи, монастыри, иконы, обязательные посты, церковную иерархию.	Всё это отменил.
Признавали таинства: крещение, причащение, священство, исповедь, миропомазание, брак, елеосвящение.	Отменил всё, кроме крещения и причащения.
Считали, что вся повседневная деятельность человека греховна, её надо свести к нулю. Идеал – жизнь монаха.	Считал, что вся повседневная деятельность человека священна, её стимулирует вера в спасение.
Человек – греховное по природе существо.	Человек – существо, сознающее свою греховность.
Отношения Господа и человека должны строиться по принципу: пастырь – паства.	Отношения Господа и человека должны строиться по принципу: Личность – личность.

 

Об исторических заслугах протестантизма писал выдающийся социолог 20-го столетия Макс Вебер (1864-1920) в книге «Протестантская этика и дух капитализма». Вот в чём состоят эти заслуги:

1) Соратник Лютера – Жан Кальвин – учил, что спасение на том свете ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО Богом. Значит, успех в бизнесе – это признак того, что тебя избрал Бог. Надо обязательно попробовать добиться такого успеха.

2) Протестантизм санкционировал изменение производства и политико-правового порядка на основе разумности и целесообразности.

3) Протестантская этика утвердила типично буржуазные ценности:

– бережливость

– трудолюбие

– расчётливость

– честность в деловых отношениях

– благоговейное отношение к собственности.

Если из эпохи Возрождения в культуры Европы вошло представление о том, что человек есть высшая ценность (гуманизм), то из эпохи Реформации вошло благоговейное отношение к труду.

 

 

Философия Френсиса Бэкона (1561 – 1626)

 

Бэкон по профессии был юристом, и долгое время служил судьей. Поэтому один из принципов его философии связан с его профессиональной деятельностью: «Эксперимент – пыточная камера природы».

До Бэкона считалось, что надо только пассивно наблюдать природу, потому что экспериментатор активно вмешивается в естественный ход вещей и наблюдает не природу, а свое вмешательство в неё. Бэкон же учил, что природа любит скрываться, следовательно, надо её пытать, чтобы она раскрыла свои тайны.

Другой принцип философии Бэкона: «ЗНАНИЕ – СИЛА». Это не очень удачный перевод латинского афоризма SCIENTIA POTENTIA EST или английского Knowledge is power. Ибо латинское слово «потенция» и английское слово «a power» означают не только силу, но и власть. Бэкон считал, что человек может быть счастливым, если узнает законы природы и научится их использовать в своих интересах. А для этого надо придумать новые методы познания. Старые методы никуда не годятся. Эта часть его учения называется

КРИТИКА «ИДОЛОВ»

I. Идолы рода – это заблуждения, которые присущи всему человеческому роду в силу несовершенства человеческих органов чувств.

II. Идолы пещеры – это заблуждения, которые возникают у людей из-за особенностей воспитания, национальных и религиозных традиций (О пещере см. лекцию о Платоне).

III. Идолы площади (рынка) – это заблуждения, которые возникают из-за неправильного употребления слов.

Френсис Бэкон. Фрагмент из книги «Новый Органон»: «Ни в логике, ни в физике в понятиях нет ничего здравого. «Субстанция», «качество», «действие», «страдание», даже «бытие» не являются хорошими понятиями; еще менее того – понятия: «тяжелое», «легкое», «густое», «разреженное», «влажное», «сухое», «порождение», «разложение», «притяжение», «отталкивание», «элемент», материя», «форма» и прочие такого же рода. Все они вымышлены и плохо определены».

Идолы рынка бывают двух видов:

А) Из-за слов, которые плохо определены (см. цитату выше).

Б) Из-за слов, которым в реальности ничто не соответствует. Примеры Бэкона: «судьба», «перводвигатель», «круги планет», «элемент огня».

IV. Идолы театра – это заблуждения, которые возникают у людей из-за некритического усвоения философских теорий.

Это была критическая, разрушающая часть учения Бэкона. А теперь позитивная часть.

 

Проблема метода

«Истинная (научная) индукция»

До Бэкона достаточно надёжным считался такой метод познания как дедукция. Дедукция – это умозаключение от общего к частному. Например:

Общее положение: Все планеты светят отраженным светом.

Частное положение: Марс – планета.

Вывод: Марс светит отраженным светом.

 

Этот метод годился для математики, но не годился для биологии, медицины, физики и химии, которые тогда бурно развивались.

Бэкон предлагал использовать другой метод – индукцию. Индукция – это умозаключение от частного к общему.

Обычно различают два вида индукции: полная и неполная.

Полная индукция: перечисляются ВСЕ случаи, и на их основании делается вывод. Пример полной индукции:

В понедельник шёл дождь.

Во вторник шёл дождь.

В среду шёл дождь.

В четверг шёл дождь.

В пятницу шёл дождь.

В субботу шёл дождь.

В воскресенье шёл дождь.

Вывод: Все дни недели шёл дождь.

В науке такой метод мало приемлем, потому что такое умозаключение тривиально. И перечислить ВСЕ случаи затруднительно.

Неполная индукция: перечисляются только известные случаи, а вывод делается для ВСЕХ случаев.

Пример неполной индукции:

Лебедь Джон – белый.

Лебедь Миша – белый.

Лебедь Джек – белый.

……………………….

Вывод: Все лебеди – белые.

Этот вывод ненадёжный. Потому что для подтверждения вывода «Все лебеди – белые» требуется бесконечное множество случаев. А для опровержения этого вывода требуется найти только одного чёрного лебедя.

Бэкон предлагает использовать так называемую истинную, научную индукцию: перечисляются случаи, подтверждающие вывод, находятся случаи, опровергающие вывод. Для каждой группы случаев выводится собственная закономерность.

 

Эмпиризм

Вообще, эмпиризм, от греческого слова «эмпирио» – опыт, означает такой метод познания, когда единственным источником знаний признается опыт. («В разуме нет ничего, чего не было бы в опыте»). В историю философии Бэкон вошёл как сторонник эмпиризма, хотя сам Бэкон это слово не любил.

Бэкон «Новый Органон»: «Эмпирики, подобно муравью, только собирают и пользуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, из самих себя ткут ткань. Пчела же изобретает средний способ. Она извлекает материал из цветов сада и поля, но располагает и изменяет его собственным умением». Сам Бэкон, наверное, причислил себя к пчёлам. Эмпирики в этой цитате – негативное слово. Это потому что в эпоху Бэкона эмпириками называли магов и алхимиков.

Бэкон не был учёным, но он сделал рекламу науке Нового времени. Гуманизм из эпохи Возрождения, благоговейное отношение к труду из эпохи Реформации и вера в прогресс науки и человеческого знания – от Бэкона. Это три важных составляющих европейской культуры.

 

 

Философия Рене Декарта (1596 – 1650)

 

Как мы видели, в Новое время на первое место ставится гносеология. Это связано с тем, что изменилось само понятие истины. Её перестали понимать, как некую сокровищницу, где все знания хранятся в готовом виде, надо только в эту сокровищницу попасть. Теперь познание понимается как постепенный процесс восхождения от одной относительной истины к другой. И хотя каждый раз мы узнаем мир всё точнее и точнее, процесс этот бесконечен.

Так и у Декарта. Первое, что следует сделать мыслителю – выработать чёткую гносеологическую программу. Она у Декарта существует в виде знаменитых «правил метода». Пока не сформулированы правила метода познания, об онтологии следует помалкивать.

Правила метода.

«Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчётливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.

Второе – делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено[1]».

Правила познания сформулированы, но ещё не использованы. Считается, что до использования этих правил Декарт не знает ещё ничего достоверного ни о мире, каким он должен быть, ни о мире, каков он есть. Но при этом жить-то как-то надо. Для того, чтобы счастливо жить в этих условиях, Декарт формулирует правила морали.

Возможно, пишет Декарт, всё здание существующих знаний придётся разрушить и построить новое. «Наконец, начиная перестройку помещения, в котором живёшь, мало сломать старое, запастись материалами и архитекторами или самому приобрести навыки в архитектуре и, кроме того, тщательно наметить план – необходимо предусмотреть другое помещение, где можно было бы с удобством поселиться во время работ; точно так же, чтобы не быть нерешительным в действиях, пока разум обязывал меня к нерешительности в суждениях, и чтобы иметь возможность прожить это время как можно более счастливо, я составил себе наперёд некоторые правила морали – три или четыре максимы, которые охотно вам изложу.

Во-первых, повиноваться законам и обычаям моей страны, неотступно придерживаясь религии, в которой, по милости божией, я был воспитан с детства, и руководствуясь во всём остальном наиболее умеренными и чуждыми крайностей мнениями, сообща выработанными самыми благоразумными людьми, в кругу которых мне предстояло жить. Не придавая с этого времени никакой цены собственным мнениям, так как я собирался их все подвергнуть сомнению, я был убеждён, что лучше всего следовать мнениям наиболее благоразумных людей. Несмотря на то что благоразумные люди могут быть и среди персов, китайцев, так же как и между нами, мне казалось полезнее всего сообразовываться с поступками тех, среди которых я буду жить. А чтобы знать, каковы действительно их мнения, я должен был обращать больше внимания на то, как они поступают, чем на то, что они говорят, и не только потому, что вследствие испорченности наших нравов людей, готовых высказывать то, что они думают, мало, но и потому, что многие сами этого не знают; ибо поскольку действие мысли, посредством которой мы думаем о вещи, отличается от действия мысли, посредством которой мы сознаём, что думаем о ней, то они часто независимы одна от другой. Между многими мнениями, одинаково распространёнными, я всегда выбирал самые умеренные, поскольку они и наиболее удобные в практике, и, по всей вероятности, лучшие, так как всякая крайность плоха, а также и для того, чтобы в случае ошибки менее отклоняться от истинного пути, чем если бы я, выбрав одну крайность, должен был перейти к другой крайности. Я отнёс к крайностям в особенности все обещания, в какой-либо мере ограничивающие свободу, не потому, что я не одобрял законов, которые ради того, чтобы уберечь слабых духом от непостоянства, позволяют то ли для какого-нибудь доброго намерения или даже ради надёжности торговли, то ли для цели безразличной в отношении добра давать обещания заключать договоры, принуждающие к постоянному их соблюдению, но потому, что я не видел в мире ничего, что всегда оставалось бы неизменным, и так как лично я стремился всё более совершенствовать свои суждения, а не ухудшать их, то я полагал, что совершил бы большую ошибку против здравого смысла, если бы, одобряя что-либо, обязал себя считать это хорошим и тогда, когда оно перестало быть таковым или когда я перестал считать его таковым.

Моим вторым правилом было оставаться настолько твёрдым и решительным в своих действиях, насколько это было в моих силах, и с не меньшим постоянством следовать даже самым сомнительным мнениям, если я принял их за вполне правильные. В этом я уподоблял себя путникам, заблудившимся в лесу: они не должны кружить или блуждать из стороны в сторону, ни тем паче оставаться на одном месте, но должны идти как можно прямее в одну сторону, не меняя направления по ничтожному поводу, хотя первоначально всего лишь случайность побудила их избрать именно это направление. Если они и не придут к своей цели, то всё-таки выйдут куда-нибудь, где им, по всей вероятности, будет лучше, чем среди леса. Так как житейские дела часто не терпят отлагательства, то несомненно, что если мы не в состоянии отличить истинное мнение, то должны довольствоваться наиболее вероятным. И даже в случае, если мы между несколькими мнениями не усматриваем разницы в степени вероятности, всё же мы должны решиться на какое-нибудь одно и уверенно принимать его по отношению к практике не как сомнительное, но как вполне истинное по той причине, что были верные соображения, заставившие нас избрать его. Этого оказалось достаточно, чтобы избавить меня от всяких раскаяний и угрызений, обыкновенно беспокоящих совесть слабых и колеблющихся умов, часто непоследовательно разрешающих себе совершать как нечто хорошее то, что они потом признают за дурное.

Третьим моим правилом было всегда стремится побеждать скорее себя, чем судьбу (fortune), изменять свои желания, а не порядок мира и вообще привыкнуть к мысли, что в полной нашей власти находятся только наши мысли и что после того, как мы сделали всё возможное с окружающими нас предметами, то, что нам не удалось, следует рассматривать как нечто абсолютно невозможное. Этого одного казалось мне достаточно, чтобы не желать в будущем чего-либо сверх уже достигнутого и таким образом находить удовлетворение. Ибо поскольку наша воля по самой природе вещей стремится к тому, что наш разум представляет ей так или иначе возможным, то очевидно, что, считая все внешние блага одинаково далёкими от наших возможностей, мы не станем более сожалеть о том, что лишены тех благ, на которые мы, казалось бы, имеем право от рождения, если сами невиноваты в этом лишении, как не сожалеем о том, что не владеем Китаем или Мексикой. Обратив, как говорится, нужду в добродетель, мы так же не возжелаем стать здоровыми, будучи больными, или свободными, находясь в темнице, как и теперь не желаем иметь тело из столь же несокрушимого вещества, как алмаз, или иметь крылья, чтобы летать, как птицы. Признаюсь, что требуется продолжительное упражнение и зачастую повторное размышление, чтобы привыкнуть смотреть на вещи под таким углом. В этом, я думаю, главным образом состояла тайна тех философов, которые некогда умели поставить себя вне власти судьбы и, несмотря на страдания и бедность, соперничать в блаженстве со своими богами. Постоянно рассматривая пределы, предписанные им природой, они пришли к полнейшему убеждению, что в их власти находятся только их собственные мысли, и одного этого было достаточно, чтобы помешать им стремиться к чему-то другому; над мыслями же они владычествовали так неограниченно, что имели основание почитать себя богаче, могущественнее, свободнее и счастливее, чем люди, не имеющие такой философии и никогда не обладающие всем, чего они желают, несмотря на то, что им благоприятствуют природа и счастье.

Наконец, в завершение этой морали я решил рассмотреть различные занятия людей в этой жизни, чтобы постараться выбрать лучшее из них. Не касаясь занятий других, для себя я решил, что нет ничего лучшего, как продолжать те дела, которыми я занимаюсь, т. е. посвятить всю мою жизнь совершенствованию моего разума и подвигаться, насколько буду в силах, в познании истины по принятому мною методу. С тех пор как я стал пользоваться этим методом, я испытал много раз чрезвычайное наслаждение, приятнее и чище которого вряд ли можно получить в этой жизни. Открывая каждый день при помощи моего метода некоторые, на мой взгляд, достаточно важные истины, обыкновенно неизвестные другим людям, я переполнялся таким чувством удовлетворения, что всё остальное для меня как бы не существовало. Кроме того, три предыдущих правила имели источником намерение продолжать собственное обучение: так как Бог дал каждому из нас некоторую способность различать ложное от истинного, то я ни на минуту не счёл бы себя обязанным следовать мнениям других, если бы не предполагал использовать собственную способность суждения для их проверки, когда наступит время. Следуя чужим мнениям, я не мог бы освободиться от сомнения, если бы не надеялся, что это не лишает меня возможности найти лучшие, буде таковые имеются. Наконец, я не мог бы ни ограничить свои желания, ни быть довольным, если бы не шёл по пути, который, я был уверен, не только обеспечивал мне приобретение всех знаний, к которым я способен, но и вёл к приобретению всех доступных мне истинных благ, тем более, что наша воля стремится к какой-нибудь цели или избегает её в зависимости от того, представляет ли её наш разум хорошей или дурной. А потому достаточно судить, чтобы правильно поступать, и достаточно самого правильного рассуждения, чтобы и поступать наилучшим образом, т. е. чтобы приобрести все добродетели и вместе с ними все доступные блага. Уверенность в том, что это так, не может не вызвать большое удовлетворение»[2].

Последний абзац, возможно, наиболее труден для восприятия. В нем нет прямых предписаний, как в первых трёх правилах. Вернее, они скрыты. Декарт призывает заниматься совершенствованием собственного ума и утверждает, вслед за Сократом, что добро есть знание, а зло – незнание.

Особое место в философии Декарта занимает его знаменитый принцип «COGITO, ERGO SUM». «Мыслю, следовательно, существую». Это такой своеобразный переход от гносеологии к онтологии.

Если Бэкон считал, что образцом для философии является физика Галилея, то Декарт считал, что таким образцом является математика. Аргументы Декарта, как и в математике, дедуктивные и рациональные.

Каким образом выводится формула COGITO, ERGO SUM?

1. Для разыскания истины необходимо раз в жизни поставить все под сомнение.

2. Для руководства нашими поступками мы не должны следовать такому сомнению, потому что время действовать пройдет, если мы будем во всем сомневаться.

3. Можно сомневаться в истинности чувственных вещей, т.е. в том, что мы воспринимаем органами чувств: во-первых, потому что чувства нас иногда обманывали и было бы неосмотрительно чересчур полагаться на то, что нас обмануло хотя бы один раз, во-вторых, мы всегда испытываем во сне видения, при которых нам кажется, что мы живо чувствуем множество вещей, которых на самом деле нет.

4. Можно сомневаться также в математических доказательствах: во-первых, потому, что многие люди в них ошибаются; во-вторых, потому что мы слышали о существовании бога и нам не известно, не захотел ли он создать нас такими, чтобы мы всегда ошибались, и сами этого не замечали. Если же нас создал не бог, а либо мы сами, либо кто-то менее могущественный, чем бог, то вероятность того, что мы все время ошибаемся и этого не замечаем, еще выше.

5. «Отбросив, таким образом, все то, в чем, так или иначе мы можем сомневаться, и даже предполагая все это ложным, мы легко допустим, что нет ни бога, ни неба, ни земли и что даже у нас самих нет тела, – но мы все-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности всех этих вещей. Столь нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение: я мыслю, следовательно, я существую, истинно».

Вот для верности та же самая мысль в изложении самого Декарта.

Начала философии

Первая часть. Об основах человеческого познания.

 

1.О том, что для разыскания истины необходимо раз в жизни, насколько это возможно, поставить все под сомнение. Так как мы были детьми, раньше чем стать взрослыми, и составили относительно предметов, представлявшихся нашим чувствам, разные суждения, как правильные, так и неправильные, прежде чем достигли полного обладания нашим разумом, то некоторые опрометчивые суждения отвращают нас от истинного познания и владеют нами настолько, что освободиться от них мы, по-видимому, можем не иначе, как, решившись хотя бы раз в жизни усомниться во всем том, по поводу чего обнаружим малейшие подозрения в недостоверности.

 

2. О том, что полезно также полагать ложными все те вещи, в которых можно усомниться. Весьма даже полезно откинуть нам как ложные вещи, в которых мы можем допустить малейшее сомнение, с тем, что, если мы найдем некоторые из них такими, которые, невзирая на принятую нами предосторожность, покажутся нам несомненно истинными, мы отметим их, как и весьма достоверные и легчайшие для познания.

 

3. О том, что для руководства нашими поступками мы не должны следовать такому сомнению. Следует, однако, отметить, что я не предлагаю пользоваться методом сомнения вообще, а лишь тогда, когда мы задаемся целью созерцания истины. Ибо несомненно, что для руководства в жизни мы часто вынуждены следовать взглядам, которые лишь вероятны, по той причине, что случай совершать поступки почти всегда проходит прежде, чем мы можем разрешить все сомнения. И если по поводу одного и того же предмета встречается несколько взглядов, то хотя бы мы и не усматривали большей правдоподобности в одном из них, но, если дело не терпит отлагательства, разум все же требует, чтобы мы избрали один из них и чтобы, избрав его, и в дальнейшем следовали ему, как если бы считали его вполне достоверным.

 

4. Почему можно усомниться в истинности чувственных вещей (choses sensibles). Но поскольку мы не преследуем тут иной цели, кроме заботы об отыскании истины, мы усомнимся в первую очередь в том, имеются ли среди всех тех вещей, которые подпадают под наши чувства или которые мы когда-либо вообразили, вещи, действительно существующие на свете. Ибо мы по опыту знаем, сколь часто нас обманывали чувства, и, следовательно, неосмотрительно было бы чересчур полагаться на то, что нас обмануло хотя бы один раз. Кроме того, мы почти всегда испытываем во сне видения, при которых нам кажется, будто мы живо чувствуем и ясно воображаем множество вещей, между тем как эти вещи нигде больше и не имеются. Поэтому, решившись однажды усомниться во всем, не находишь более признака, по которому можно было бы судить, являются ли более ложными мысли, приходящие в сновидении, по сравнению со всеми остальными.

 

5. Почему можно сомневаться также и в математических доказательствах. Станем сомневаться и во всем остальном, что прежде полагали за самое достоверное: даже в математических доказательствах и их обоснованиях, хотя сами по себе они достаточно ясны, - ведь ошибаются же некоторые люди, рассуждая о таких вещах. Главное же, усомнимся потому, что слышали о существовании бога, создавшего нас и могущего творить всё, что ему угодно, и мы не знаем, не захотел ли он создать нас такими, чтобы мы всегда ошибались даже в том, что нам кажется самым достоверным. Ибо, допустив, чтобы мы иногда ошибались, как уже было отмечено, почему бы ему не допустить, чтобы мы ошибались постоянно? Если же мы предположим, что обязаны существованием не всемогущему богу, а либо самим себе, либо чему-нибудь другому, то чем менее могущественным признаем мы виновника нашего существования, тем более будет вероятно, что мы так несовершенны, что постоянно ошибаемся.

 

6. О свободе, в силу которой мы можем воздержаться от доверия к вещам сомнительным и тем самым уберечься от заблуждения. Однако, даже если создавший нас всемогущ и даже если бы ему угодно было нас обманывать, мы находим в себе свободу, позволяющую нам по нашему усмотрению воздержаться от доверия к тому, что нам не хорошо известно, и таким образом уберечься от всякого заблуждения.

 

7. О том, что нельзя сомневаться, не существуя и что это есть первое достоверное познание, какое возможно приобрести. Отбросив, таким образом, всё то, в чем так или иначе мы можем сомневаться, и даже предполагая всё это ложным, мы легко допустим, что нет ни бога, ни неба, ни земли и что даже у нас самих нет тела, – но мы всё-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности всех этих вещей. Столь нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение: я мыслю, следовательно, я существую, истинно и что оно поэтому есть первое и вернейшее из всех заключений, представляющихся тому, кто методически располагает свои мысли.

 

8. О том, что таким путем познается различие между душой и телом. Мне кажется, что это лучший путь, какой мы можем избрать для познания природы души и её отличия от тела. Ибо исследуя, что такое мы, предполагающие теперь, что вне нашего мышления нет ничего подлинно существующего, мы очевидно сознаем, что для того, чтобы существовать, нам не требуется ни протяжение, ни фигура, ни нахождение в каком-либо месте, ни что-либо такое, что можно приписать телу, но что мы существуем только потому, что мы мыслим. Следовательно, наше понятие о нашей душе или нашей мысли предшествует тому, которое мы имеем о теле, и понятие это достовернее, так как мы еще сомневаемся в том, имеются ли в мире тела, но с несомненностью знаем, что мыслим.

 

9. Что такое мышление. Под словом мышление (cogitatio) я разумею всё то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но также чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить. Ибо ведь если я скажу «я вижу» или «я иду» и сделаю отсюда вывод, что «я существую», и буду разуметь действия, совершаемые моими глазами или ногами, то заключение не будет настолько непогрешимым, чтобы я не имел основания в нём сомневаться, так как я могу думать, что вижу или хожу, хотя бы я не открывал глаз и не трогался с места, как бывает подчас во сне, и как могло бы быть даже, если бы я вовсе не имел тела. Если же я подразумеваю только действие моей мысли или моего чувства, иначе говоря, моё внутреннее сознание, в силу которого мне кажется, будто я вижу или хожу, то заключение настолько правильно, что я в нём не могу сомневаться, ибо оно относится к душе, которая одна лишь способна чувствовать и мыслить каким бы то ни было образом[3].

Так Декарт выводит формулу COGITO, ERGO SUM и убеждается в том, что нечто существует. Это нечто есть его собственное «Я». Имеется в виду, конечно, душа. (Кстати, учение Декарта называется «картезианство» от латинского варианта французского имени – Descartes– Cartesius.). Остается еще доказать, что существуют другие люди и внешние предметы. Для этого Декарт предпринимает исследование собственной души. Там он обнаруживает «врожденные принципы»:

Принцип тождества (А тождественно А; АºА). Например, конфетка есть конфетка. Если я нарушу этот логический принцип и буду утверждать, что конфетка не есть конфетка, это заметит даже ребёнок, никогда не изучавший логику. Значит, принцип тождества – врождённый. (Как мы знаем, эта традиция – говорить о врождённых знаниях, идёт от Платона).

Принцип непротиворечивости (Неправда, что. А и не-А; ù(АÙùА)). Например, нельзя в одно и то же время, в одном и том же смысле утверждать, что данный объект есть конфетка, но одновременно и не есть конфетка. Такую ошибку заметит и ребёнок. Следовательно, эти принципы – врождённые.

А её Декарт обнаруживает в своей душе врожденную идею Бога.

Когда Декарт исследует эту идею, то обнаруживается, что Бог – всемогущий, всезнающий и всемилостивый, а сам Декарт вовсе не таков. Следовательно, не всемогущий, не всезнающий и не всемилостивый Декарт не мог самостоятельно создать идею Бога. Эта идея попала в душу Декарта. В душу Декарта её вложил Бог. Значит, Бог есть.

Так мы убедились в существовании Бога. Осталось ещё убедиться в существовании других людей и внешних предметов. Всемилостивый Бог дал мне органы чувств, полагает Декарт, и я воспринимаю ими внешние предметы. Всемилостивый Бог не будет меня обманывать, значит, то, что я воспринимаю органами чувств, на самом деле существует.

Собственно же онтологическая концепция Декарта такова. Существуют две параллельные и независимые друг от друга субстанции. Первая есть мыслящая субстанция. Её основной атрибут (неотъемлемое свойство) – мышление. Вторая есть протяженная субстанция. Её основной атрибут – протяженность. Грубо говоря, речь идёт о духе и материи. По мнению Декарта эти две субстанции независимы друг от друга. Некоторое сочленение этих субстанций возможно в человеке. Человек обладает и душой (мыслящая субстанция) и телом (протяженная субстанция). Место, где они соединяются – шишковидная железа в мозгу человека. Такая позиция в онтологии получила название «дуализм», от латинского слова «dua» –два.