рефераты конспекты курсовые дипломные лекции шпоры

Реферат Курсовая Конспект

Часть вторая

Часть вторая - раздел История, События, описанные в этой книге, произошли почти месяц назад   — Светлые Не Захотели Встречаться С Данилой, — Тихо Сказал...

 

— Светлые не захотели встречаться с Данилой, — тихо сказал Гаптен. — Боятся, что он окажется на стороне Тьмы…

— Не может быть! — прошептал я, — Они действительно так думают?!

— Они уверены, что воплощение Тьмы будет происходить через Нину, — Гаптен замялся, нас пугала сама мысль о том, что это предположение станет явью. — Ну, в общем. Тьма попытается это сделать через Нину. На что указывает множество косвенных признаков и пророчество о вавилонской блуднице…

До сих пор Светлые не придавали пророчествам Темных никакого значения. Но все изменилось, когда пророчество Темных о Копье Власти чуть ни сбылось.

— Нина обладает фантастическими способностями и может повлиять на Данилу, — продолжил Гаптен. — И в худшем может оказаться, что Данила…

— Перейдет на сторону Тьмы?.. — это все еще не укладывалось у меня в голове.

— «И дан ему был большой меч, чтобы взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга», — Гаптен близко к тексту процитировал строфу Апокалипсиса о Второй Печати.

— А что за пророчество? — Андрей поднял голову и посмотрел на Гаптена.

До этого он сидел, уткнувшись лицом в ладони, и молчал.

— Текст пророчества о вавилонской блуднице путаный и невнятный. — Увидев, что Андрей приходит в себя и готов участвовать в разговоре, Гаптен заметно оживился. —сложно сказать что‑то определенное. Кое‑кто из Светлых думает, что это пророчество не о воцарении, а о гибели вавилонской блудницы. Что, мол, в нем говорится, как остановить всадника Апокалипсиса со Второй Печатью. Поэтому‑то они и взялись за Данилу. В смысле — Темные взялись… Чтобы он защитил вавилонскую блудницу.

Меня пробрала дрожь. Все сжалось внутри. И хотелось орать. Я был на грани истерики.

Андрей вдруг встал и подошел ко мне. Я сидел на стуле, словно парализованный. Он опустился на корточки, обнял меня за плечи и тихо сказал:

— Анхель, все нормально. Слышишь меня, пока все нормально. Нормально, ладно? Это только предположения, и все. Пока так, но мы можем ошибаться. И можем… Как выйдет — неизвестно. Не торопи события. Будущее — оно и есть будущее, ты же знаешь. И возможно все еще сто раз изменится. Не переживай. Ты просто очень эмоциональный. Не переживай, ладно?

От его голоса — спокойного, участливого — на душе сразу стало как‑то светлее и легче. Простые слова. Честные. Я смотрел на Андрея и спрашивал себя: «Как он догадался? Как узнал, что со мной что‑то не так? Что я вот‑вот или заору, или просто сойду с ума?!» Он сидел чуть в стороне и не мог видеть моего лица. Но он понял, почувствовал. Догадался и помог. Протянул руку и вытащил из пропасти.

— Да, — прошептал я. — Все нормально. Я спокоен. Надо собраться… Но что с ним, Андрей? Как он может? Я боюсь его. Я не понимаю…

— Он, Анхель, просто влюбился, — печально улыбнулся Андрей. — И все.

— Но она… Она же лживая. Ненастоящая… Как?!.

— Любовь — это такая штука… — Андрей встал, прошелся по комнате и, сделав небольшой круг, вернулся на свое место. — Она же — чувство, она против рассудка. Влюбленный живет святой надеждой сделать любимого человека счастливым. Он искренне верит: если любимый человек увидит глубину его чувства, поймет, как сильно тот его любит, то уже никогда не будет чувствовать себя несчастным! Никогда!

Влюбленный считает свою любовь великим, даже спасительным даром. Магическим, волшебным лекарством. От такого дара, считает он, просто нельзя отказаться! И чем несчастнее любимый, тем, часто, сильнее его любят. И чем активнее он отказывается от любви, тем, часто, настоятельнее ему ее предлагают.

Любовь — это желание большого подарка. Точнее — большое желание осчастливить любимого человека своим подарком, собой, своим чувством.

— Ты хочешь сказать, что Данила ей навязывается? — не понял я.

— Нет, не навязывается, — Андрей отрицательно замотал головой. — Ни один любящий человек не навязывается любимому. Нет! Тут другое. Тут надежда, тут мечта. Любящий уверен, что его любовь сотворит чудо, спасет любимого человека, преобразит его, сделает лучше, красивее, богаче, счастливее.

Вспомните «Спящую Красавицу» — поцелуй влюбленного принца снимает страшное проклятье, довлеющее над принцессой. Тот же сюжет и у Пушкина — в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях», в «Белоснежке». Во всех этих сказках влюбленный мужчина оживляет «холодную красавицу», которая символически изображается мертвой или спящей. Своей любовью он пробуждает ее к жизни, делает счастливой! Понимаете?..

А еще есть «Аленький цветочек». Там уже любовь девушки спасает принца от заклятия старой ведьмы. В «Снежной Королеве» — Герда излечивает Кая. В «Щелкунчике» Гофмана такая же история. Здесь мужчины чаще всего изображаются уродливыми — Чудовище в «Аленьком цветке». Щелкунчик. Уродство — это тоже символ.

Оно символизирует грубость, черствость, жестокость. Кроткое женское сердце преображает «урода», делает его добрым, чутким, нежным, ласковым.

Короче говоря, это архетипический сюжет. То есть он повторяется из сказки в сказку, из мифа в миф. Он о чем‑то очень важном, о чем‑то сокровенном. Любовь не хочет навязаться, нет. Она рассчитывает перековать любимого, воспитать его. Ради лучшей жизни, конечно. Но как раз в этом и состоит ее главный парадокс…

— Андрей, а почему ты говоришь, что любовь против рассудка? — спросил Гаптен.

— Почему? — переспросил Андрей, словно удивившись моему вопросу. — Потому что настоящим «подарком» для тебя будет только то, что ты хочешь, то, о чем ты сам мечтаешь. Если же тебе что‑то дарят, а ты в этом не особенно нуждаешься и не мечтал никогда, то это уже не «подарок», это хлам и причиненные неудобства.

Но любовь иногда доставляет влюбленному такую бездну страданий, что он и слушать не будет, если ему сказать, что в его даре любимый человек не нуждается. Влюбленный не поверит. Разве можно отказаться от того, что он выстрадал с такой болью?! Нет, это, на взгляд влюбленного, просто безумие!

А если любимый человек все‑таки «почему‑то» отказывается от его любви. То, рассуждает влюбленный, значит, он просто не видит, не понял еще или не дозрел. Вот дозреет, увидит, поймет — и тогда уж оценит! Вот тогда уж — да! «Но может быть поздно!» — этим влюбленный утешается. «И переждать не сможешь ты трех человек у автомата»… Великая иллюзия любви.

Андрей процитировал строчку из какой‑то неизвестной мне песни. Гаптен понимающе посмотрел на него и грустно улыбнулся.

— Но Данила‑то, Данила?.. — не понимал я. — Как же он?.. Он же ее совсем не знает!

— Он чувствует, — ответил Андрей. — Он же чувствует свое чувство… Но он нам сам об этом сказал. Сейчас он еще принесет в жертву своей любви дружбу, дело, все. И тогда его чувство совсем подорожает. Он Нине предложит поистине дорогой подарок… Только, боюсь, она его не оценит. Вряд ли она ждет парня из России… Пусть даже и Избранника.

— А я вот боюсь, что оценит. И что ждет… — Гаптен выглядел то ли смущенным, то ли озадаченным. — Я вам еще не все рассказал… Нина — ученица Катара, одного из Темных Посвященных. Помните?

— Катара? — удивился я.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Ну, он же говорил тогда, на Встрече Двадцати Четырех… От лица Темных…

И тут я сразу же вспомнил этого человека с темным, землистым лицом, черной бородой, в одеянии, похожем на монашескую сутану.

— А‑а‑а… — протянул Андрей. — Его звали Катар?

— Да, это и был Катар, — подтвердил Гаптен. — Так вот, Нина… Она его ученица.

Андрей вздохнул и тяжело, с шумом выдохнул.

— Черт! Черт! Черт! — от отчаяния он трижды ударил кулаком по подлокотнику.

Я потерял дар речи.

— И Светлые думают, что все действительно в этой ее книге… — добавил Гаптен. — Она упоминается в пророчестве о вавилонской блуднице. Единственное, чего мы пока категорически не понимаем, это какова суть Второй Печати. Поймем, будет у нас противоядие. Не поймем — все.

 

Сэм проснулся, глянул на часы. Надо вставать. Сил никаких, но надо. Повернулся, посмотрел на вторую половину постели. Пусто. Одеяло откинуто, простыня слегка смята, на подушке длинный женский волос. Пощупал. Холодно.

«Она, что, ушла?!»— задав себе этот вопрос, Сэм не понял — обрадовался он такому исходу или нет. Странное чувство.

Сэм встал, натянул трусы. Его взгляд автоматически зафиксировался на собственном отражении в зеркальной двери шкафа. Очень ему идут эти трусы. Хорошее, загорелое тело. Пресс идеальный. Грудь надо чуть‑чуть подкачать, и самую малость — икры.

Выглянул в окно. Солнечно. Потянулся, но это не доставило ему удовольствия. Прошел по коридору в кухню. Зашел и испугался. Не сильно и без особой причины. Как будто холодом по ногам.

Нина сидит на высоком стуле, закинув ноги на стол, и курит. Она любуется утренним Манхеттеном. Из квартиры Сэма открывается очень неплохой вид.

— А тебе идет моя рубашка, — сиплым после сна голосом сказал Сэм и свернул в ванную комнату.

Опорожнил мочевой пузырь, обтер лицо теплой водой, прополоскал рот и рассмотрел себя в зеркало над раковиной. По утрам вокруг глаз стали появляться небольшие синие мешки. Так не видно, конечно. Но если приглядеться, то есть. Сегодня особенно.

— Чай? Кофе? — Сэм заряжал кофеварку.

— Спасибо, — лаконично ответила Нина.

— Понятно, — недовольно ухмыльнулся Сэм. — А я буду кофе.

Управившись с кофейным аппаратом, Сэм встал напротив Нины, облокотившись пятой точкой на кухонную столешницу. Сложил мускулистые руки на груди, закинул ногу за ногу. По идее, любая женщина, застав его в таком виде — загорелого, идеально сложенного, в трусах от Кельвина Кляйна, на залитой солнцем кухне, должна была бы зайтись от восторга.

Но Нина не шелохнулась, даже не посмотрела в его сторону. Она продолжала пребывать все в той же вальяжной позе. Нина поочередно рассматривала то небо над Манхеттеном, то свои длинные, стройные ноги, лежащие на столе. И было видно, что оба эти объекта наблюдения доставляют ей истинное, неподдельное удовольствие.

«Вот сучка!» — думал Сэм, глядя на Нину и вспоминая подробности прошлой ночи.

Они занимались сексом с того самого момента, как познакомились — двадцать четыре часа назад. Диким, фантастическим сексом. Нина ведет себя в постели, как оголодавшая амазонка. Просто бешеная! Абсолютно без мозгов. Кажется, что она пребывает в состоянии непрекращающегося экстаза. Сексуальной истерики. Но… Но это только игра. Только.

Правда, Сэм понял это лишь ночью. Днем, занимаясь с Ниной сексом в нетривиальных местах — в кинотеатре, в общественном туалете, под столом в закусочной, на смотровой вышке, в цветочной оранжерее — он этого не замечал. Там эта холодность глаз казалась соответствующей обстановке. У преступника должны быть холодные глаза. Это правильно.

Но в постели, здесь, у него дома, ничего не изменилось. Нина продолжала быть холодной, показной. И хотя Сэм делал со своей стороны все возможное и невозможное, чтобы разжать эту скрученную в ней пружину, успеха он так и не добился. Нина, казалось, получала удовольствие только от одного: от производимого ею впечатления, от мужского шока.

Но Сэм — тертый калач. Он и не такое видел! На галлюциногенах, стимуляторах люди еще и не так зажигают… Впрочем, тут вся проблема именно в этом — они с Ниной ничего не принимали. Если бы у нее хоть что‑то было, Сэм бы заметил. Обязательно. У него нюх. Но нет. Она чистая. Хоть олимпийский допингтест проводи. Но что же тогда с ней такое?!

У Сэма даже случился этой ночью приступ приапизма. Эрекция просто не спадала! Возбуждения, как такового, не было. Удовольствия — никакого. Но член стоял. Сэм не мог успокоиться. Но не сексуально, а психически. Нина занималась сексом, как мультяшный персонаж, как героиня японской анимационной порнографии. Она как нарисованная. Не живая. Машина.

— У тебя проблемы с оргазмом? — спросил он.

Нина обернулась и пригвоздила Сэма взглядом:

— Нет. У меня нет проблем с оргазмом.

— Но ты не кончаешь?.. — Сэм занервничал.

— Ты хочешь сказать, что я с тобой не кончаю? — улыбнулась Нина.

Этот ответ и эта улыбка привели Сэма в бешенство. Но он и виду не подал. У него железное правило: никогда не показывай женщине того, что у тебя на уме. Еще с малолетства Сам уяснил, что подобная откровенность ничем хорошим не заканчивается. Сначала ты рассказываешь женщине о себе, а потом она использует это против тебя. Намеренно и изощренно. Обязательно.

Впрочем, хорошо, что она это сказала. Теперь Сэм может не задавать целую серию запланированных вопросов. И так все понятно. Она с ним соревнуется. Вчера весь день была как заведенная. Но это не потому, что он такой сексуальный. Просто он не сдавался. Ни на секунду. Он продолжал ее гнуть, а она делала вид, что это ее лишь возбуждает.

Сэм должен был сдаться. Пасть на колени и восторженно застонать: «Боже мой, ты такая особенная! Ты меня затрахала! Как ни одна женщина! Я просто умер!». А Сэм ничего такого не сказал, даже вида не подал. Просто мчал всю дорогу, как на автомобильном ралли. Мчал, мчал, мчал… Он выдохся. А она даже не запыхалась. Ей, конечно, он этого не показал, но он выдохся.

На его молчаливый вопрос в четыре часа утра: «Еще?» — торжествующая, властная, спокойная, даже безмятежная улыбка‑ответ: «Сколько хочешь. Тебе меня не сделать!»

— Никогда не мог понять, зачем женщины имитируют оргазм… — Сэм сделал ответный ход конем: едкость взамен на едкость. — Понравиться хочешь?

— Я слишком влюблена в себя, чтобы хотеть этого… — Нинино лицо озарилось улыбкой юного Нарцисса.

 

Сначала у них все было хорошо. Сэм рассказал новой подружке, что он актер. Он это делает всегда, и это почти всегда срабатывает. А когда понял, что девушка еще и с прибабахом, добавил, что играет в спектакле о маркизе де Саде женскую роль. Эта подробность на подобных женщин и вовсе действует безотказно.

Женщины повернуты на том, чтобы мужчинa их «чувствовал». Но что значит — «чувствовать женщину»? Угадывать, чего она хочет? Нет, это не совсем то. Если слишком хорошо угадываешь, они начинают капризничать. Понимать их «женскую душу»? Ну, наверное… Хотя главное — просто притвориться женщиной.

Сэм освоил это мастерство абсолютно. Но сегодня у него ничего не получалось.

— А ты не пробовала просто отдаться? — Сэм сказал это грубо, почти с наездом, но не истерично.

Нина удивленно посмотрела на Сэма. На миг ему показалось, что она не поняла, не расслышала его вопроса.

— Просто отдаться мужчине? — повторил Сэм, но уже другим, выпытывающем тоном. — Потерять свое «я», раствориться в нем? Насладиться… Только секс… Или любовь? Влюбиться…

— Отдаться?! — Нина вдруг расхохоталась. — Это когда я тебя трахаю?..

Первым его импульсом было желание убить Нину. Прямо тут, на месте. Но Сэм сдержался. Просто больная баба хочет вывести его из себя… Ничего не получится. Не на того напали.

— Ты — меня? — Сэм скорчил улыбку высокомерного могущества из роли Короля‑Солнца. — Забавно…

Теперь нужно было сделать вид, что ему этот разговор наскучил. Он снова повернулся к своему любимому кофейному агрегату. Вода согрелась. Сэм нажал на кнопку, и в чашку полился отменный, дивно ароматный кофе.

Сэм сел за стол. Нина потянулась и убрала с него ноги.

— Или оставить? — улыбнулась она.

— Как тебе будет удобно, — улыбнулся он в ответ.

— Нет, как тебе, — почти пропела она и снова улыбнулась.

— И ты говоришь, что все происходит. Как написано в твоей книге, — Сэм решил сменить тему разговора.

— Да.

— И там есть это утро? — Сэм даже не спросил — он выразил уверенность в своем сомнении, он сыронизировал.

— Да.

— И сегодняшний день? — Сэм как‑то напрягся.

Если бы он совсем не знал Нину, то было бы понятно, что она врет. Или просто так играет, забавляется. Но на Нину это не похоже. Ей нужно быть «бьюти и прити». Всегда. Поэтому врать, да так… Чтобы тебя взяли за задницу?.. Нет, это не в ее стиле. Не может быть!

«Бьюти и прити» — личное выражение Сэма, он произносит его с особенным, специфическим акцентом. Это выражение характеризует человека, для которого состояние его ногтей, например, важнее третьей мировой войны. И не дай бог кто‑то заметит, что с его ногтем на правом безымянном пальце ноги что‑то не так! Он непременно умрет от пережитого стресса.

У Нины, впрочем, особая форма «бьюти и прити». Ногти у нее тоже должны быть идеальными. Это факт. Но если с ними — с этими ногтями — что‑то и случится, Нина убиваться не будет. Она улыбнется и скажет: «Только у меня мог так сломаться ноготь!» или «Как я обожаю свои заусенцы!» И не с ужасом, а с восторгом.

Но, как бы там ни было, глупо так безбожно подставляться и врать. Ведь Сэм может легко ее подловить и вывести на чистую воду. Это же такой удар по реноме! Скандал! «Нина лгунья и фантазерша!» Неужели эта властная победительница, которая «его трахает», может так подставиться?! В это верится с большим трудом.

— И сегодняшний день, — ответила Нина. — Он тоже там есть. В моей книге…

Она сказала это так, словно сделала Сэму одолжение. Протяжно, нараспев, но без удовольствия. Абсолютная уверенность…

— Нина, ты это серьезно? — Сэм чуть не прыснул со смеху. — Ты в своем уме?!

Нина посмотрела на Сэма, как на полное ничтожество.

— Сегодня мы пойдем в твою студию. Впрочем, не в твою. Это студия Клорис. Кстати, вопреки твоим опасениям, Клорис будет рада нашему знакомству. А вот твой друг — Раймонд — станет бледным, как полотно. Все закончится скандалом. Так будет сегодня.

У Сэма закружилась голова. Он с трудом взял себя в руки. Откуда она может все это знать?! Про Клорис он ей не рассказывал. Или рассказывал?.. Нет, Сэм никогда не говорит девушкам, что его театральный режиссер — женщина. Это принцип. Про Раймонда?.. Что он друг Сэма?

Ну, положим, она уже знала про нашу студию. Просто не призналась в этом. Тогда все встает на свои места — Клорис, Раймонд. Но откуда она знает, как он будет выглядеть?! И про скандал?! Впрочем, про скандал и про то, как он будет выглядеть — это она могла и придумать. Это неизвестно.

Но ведь станет известно?! Рассчитывает на совпадение?! Или действительно все, о чем она говорит, — правда?.. Ее книга… Эти истории об Учителе, медитативных путешествиях. О том, что в детстве ее вывезли из России, потому что на ней лежит какое‑то страшное проклятье, связанное с этой страной…

— И по поводу секса, — Нина, словно ждала этой растерянности Сэма, словно специально ее добивалась. — Да, я кончаю во время секса. Что с того? Просто это не приносит мне никакого чувства удовлетворения. Когда мужчина начинает меня трогать, я вылетаю из тела и наблюдаю за этим со стороны.

Мое тело занимается сексом — ему это нужно. Но я — нет. Я нахожусь сверху, и вижу все сверху. Это как порнофильм. Самый красивый порнофильм. Я в нем прекрасна… Но это низшие энергии. Они убивают. Это для низших существ.

Секс в медитации — это другое. Когда ты выходишь из тела, и только в этот момент к тебе присоединяется другой. Ко мне приходит мой Учитель, и я наслаждаюсь Им. У духа нет пола. Это чистый обмен энергиями, никто ни у кого ничего не крадет.

Нина говорила это так — с такой силой, с такой убежденностью в голосе, что Сэм вдруг почувствовал себя ничтожеством. Ничтожеством, которое на протяжении суток что‑то из себя выжимало, пыжилось, старалось, а за ним просто наблюдали. На него смотрели, как на вещь, как на игрушку, предназначенную для достижения физиологической разрядки. И при этом он был как на экзамене, сдавал строгому судье нормативы. Она получала удовольствие, но не удовлетворение. Она утверждала над ним собственное превосходство и ненавидела. Она кончала, но не растворялась в оргазме. Она его сделала.

Сэм это так не оставит. За ним ответный ход.

 

— Не может быть! Она — русская? — Гаптен недоуменно посмотрел на Андрея.

— Я не ослышался?

— Выходит, что да, — пожал плечами Андрей. — Странное, конечно, совпадение…

Меня же интересовал совсем другой вопроса

— Но вы поняли, о каком проклятье, связанном с Россией, шла речь?

Гаптен и Андрей ответили хором:

— Нет.

— Послушайте, а где Данила? — Андреи повернулся на кресле и осмотрелся.

— Действительно, нет, — подтвердил Гаптен. — Странно. Мы тут об этой девушке столько всею нового узнали, а его нет…

Что‑то внутри меня дрогнуло. Я вскочил с места и бросился искать Данилу. Первым делом я побежал в наши гостевые комнаты, потом в буфетную, в спортзал, в библиотеку. Данилы нигде не было. У меня началась паника. Я, как полоумный, мчался по длинным коридорам аналитического центра Гаптена…

— Данилу не видели? — спрашивал я, останавливая сотрудников, заглядывая в комнаты и кабинеты. — Данилу не видели?! Видели?! Давно?..

Судя по всему, мы были последними, кто видел Данилу в бункере. Никто из сотрудников аналитического центра не дал мне никакой обнадеживающей информации.

Я наткнулся на Андрея с Гаптеном в одном из коридоров, недалеко от аппаратной внешней защиты.

— Анхель, ты только не волнуйся, ладно? — попросил Гаптен, и по его тону я понял, что никаких хороших новостей для меня у них нет. — Пойдем. Я тебе покажу…

Мы вошли в аппаратную внешней защиты, где находились два человека и много мониторов. Здесь ведется видеонаблюдение за внешним контуром. Бункер расположен на территории бывшего военного полигона и огорожен бетонным забором. Вся местность вокруг забора просматривается круглосуточно. Гаптен попросил прокрутить пленку.

На пленке Данила. Он уже за пределами территории. Бежит прочь по бетонной дороге в направлении шоссе. Сотрудники внешней защиты заметили Данилу, но никто из них не подумал, что это несанкционированный и ни с кем не согласованный выход. Им и в голову это не пришло. Они, конечно, удивились, но тревогу бить не стали.

— Господи, ну куда ты, Данила? Куда?! — кричал я, глядя на монитор.

— В Нью‑Йорк, — озабоченно сказал Гаптен.

— Нужно его задержать и вернуть! — воскликнул я.

Мне это казалось логичным. Ведь если человек не в себе, то его берут под опеку и защищают. А Данила не в себе. Теперь это совершенно очевидно. И он, конечно, не виноват. Нина виновата. Но что уж теперь поделать? Нужно, значит, охранять его от него самого.

Андрей высказался на этот счет просто:

— Анхель, но это ведь его право… Мы не можем.

Меня это потрясло. Меня потрясло то, что я додумался до захвата, до ареста собственного друга. А, казалось бы, логичный и прагматичный, Андрей проявил такое… Не знаю, что это, сказать — благородство, великодушие? Нет, неправильно. Понимание и доверие. Еще, может быть, уважение. Мне стало стыдно.

— Да не страшно, — сказал вдруг Гаптен… — Я поставил задачу. Его будут охранять. Как президента. Волос с головы не упадет. Боюсь я Темных. Чувствуется, они сейчас ничем не погнушаются… А до Нью‑Йорка Данила все равно не доберется. Виза нужна американская, билет надо купить. Нет, никак не успеет. Никаких шансов.

— Ой ли, — Андрей озабоченно покачал головой.

 

На душе неспокойно. Мы вернулись в помещение центрального узла — туда, где обычно просматриваем информацию. Но связь с Нью‑Йорком пока так и не установили. Мы постояли, посмотрели на серые глаза экранов.

— В Нью‑Йорке сейчас утро, — сказал Гаптен. — У нас — время обеда. Пойдемте, поедим чего‑нибудь.

Находясь в бункере и сутками глядя на экран, теряешь ощущение времени. Никогда не знаешь наверняка, что сейчас — день или ночь, утро или вечер. Но есть действительно хотелось. И мы отправились в буфетную.

— Нам нужно понять суть Второй Печати, — Гаптен был в замешательстве. В отсутствии Данилы именно на него ложилась вся мера ответственности за исход наших поисков. — У кого‑нибудь есть соображения на этот счет?

— У меня — нет, — признался Андрей. — С Первой Печатью как‑то все понятнее было. Мне, по крайней мере, так кажется. Копье Власти, первый Всадник — «и вышел он как победоносный, и чтобы победить». Все про власть — от начала и до конца. А здесь что?.. «И дано было взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга». Что это может значить? «Взять мир с земли». Я не знаю. Нет.

Гаптен повернулся ко мне:

— Анхель, а ты что думаешь?

— А я, Гаптен, думаю о Даниле, — ответил я. — Что с ним? Не случится ли чего? Беспокоюсь. Не сосредоточиться никак. И еще сейчас — с этим «задержанием»… Ну, что на меня нашло? Как вообще мне могло такое в голову прийти?! Сам не понимаю… «Давайте задержим Данилу!» Это надо же… С перепугу, наверное. Страшно мне за него. Да и сам он меня напугал. Не могу… Не знаю… Прости.

Гаптен задумался. И мне вдруг показалось, что он как‑то особенно воспринял наши с Андреем слова. Он словно услышал в них что‑то такое, о чем мы и не думали, когда говорили.

— Послушай, Андрей, а ты можешь дать мне психологический портрет Нины? Ты, как психолог, что думаешь?

Андрей грустно улыбнулся:

— Я надеюсь, ты меня не о диагнозе спрашиваешь? Потому что диагноз я говорить не хочу. Да он и не поможет, я думаю.

— Нет. Но скажи главное. Суть… Она же странная. Правда?

— Да у меня вообще ощущение, что это две разные женщины — одна с Раймондом, другая с Сэмом! — подтвердил я.

— Нет, женщина определенно одна, — Андрей задумался. — Суть, значит… Суть в эгоцентризме. Помните Первую Скрижаль? Она об отказе от собственного «эго», от «я». Эгоцентризм — это, наоборот, усиление собственного «я».

Когда вы освобождаетесь от привязанностей, вы обретаете подлинную свободу. А главная наша привязанность — это наше представление о самих себе, то есть наше «эго».

Так вот, эгоцентрики — это люди, зацикленные на своем «я» они держатся за него всеми силами, цепляются за него. Впрочем, когда я думаю об эгоцентриках, мне приходит не ум не Первая, а Вторая Скрижаль…

— О Другом? — не понял я. Андрей заметно оживился:

— Именно, Анхель! Именно! Понимаете, эгоцентрики категорически не хотят принимать другого человека таким, какой он есть. Все в этом мире должны быть только такими, как им нужно. Так, чтобы эгоцентрику было удобно. Чтобы было удобно его «эго». Понимаете?.. Не знаю, как это лучше объяснить…

Андрей посмотрел на нас, а мы на него. Он понял, что придется объяснять:

— «Эго» — это представление человека о себе и об окружающем его мире. Например, человек считает себя умным. Имеет право. Но имеет ли он право требовать от других, чтобы они думали так же? Человек, свободный от уз «эго», не рассердится, если кто‑то назовет его дураком. Более того, он скажет: «Очень может быть». А эгоцентрик возненавидит того, кто назовет его глупым. Возненавидит и будет мстить — прямо или косвенно. В его мире все должны думать о нем, что он умный. В противном случае, они враги, и он объявляет им войну…

— «И дано было взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга», — тихо сказал Гаптен.

— А почему ты вспомнил именно Вторую Скрижаль Завета, а не Первую? — все еще не понимал я. — То есть не про отказ от «эго», а про то, что нужно увидеть в другом человеке Другого?

— В мире эгоцентрика другим людям предписаны определенные роли, — продолжал Андрей. — Они для них куклы, марионетки. Эгоцентрика не интересуют чувства, мнения людей. Эгоцентрик не принимает в расчет их ситуацию, их обстоятельства. Люди для них не живые. Они должны или восхищаться эгоцентриком, или умереть. Грубо говоря, конечно. Но это действительно так. Именно эгоцентрики используют это крылатое выражение: «Он для меня умер». Ну а мне всегда в таких случаях хочется спросить: «А жил ли?» Впрочем, можно не спрашивать. В мире эгоцентриков нет живых людей, отсюда и их жестокость. Они жалеют только себя, входят только в свое положение, преследуют только свои цели. Люди для них — средства. Они неживые…

— Ага! — ухмыльнулся Гаптен. — Изобразительные…

— Что? — Андрей встрепенулся. Он был так увлечен своим объяснением, пытаясь растолковать нам, что к чему, что не поймал этой шутки. — Изобразительные?

— Ну… — Гаптен для большей ясности покрутил перед собой руками. — Люди — средства. Изобразительные… Дама там у нас одна есть. Книжку пишет. И люди у нее — средства, изобразительные.

— Да, да! — подхватил Андрей. — Краски и кисти. Абсолютно! В общем, вы поняли.

Андрей облегченно вздохнул. Он всегда прилагает максимум усилий, чтобы быть понятным. Это профессиональное. Как психолог, он очень хорошо знает: если люди считают, что они поняли тебя правильно, это еще ничего не значит. Часто они понимают что‑то свое, а не собеседника. Но пребывают в полной уверенности, что они «поняли его правильно». Андрей называет это иллюзией взаимопонимания.

— Поняли тебя или не поняли, можно узнать только одним способом, — говорит Андрей. — По поступкам. Если тебе сказали, что тебя поняли, а продолжают действовать способом, против которого ты выступал, тебя не поняли.

— Боже мой! — я даже вздрогнул. — Это же я только что так с Данилой…

Я пережил шок. Когда Данила влюбился в эту Нину, он для меня словно перестал существовать. Не абсолютно, конечно. Но в каком‑то смысле. Я боялся с ним разговаривать, сетовал на него. И еще я очень расстраивался, что больше на него нельзя рассчитывать. Что он неадекватен и поэтому не может принимать участия в дальнейших поисках.

Андрей так долго растолковывал нам чувства, которые испытывает влюбленный человек. А я даже не потрудился соотнести это с Данилой, с его чувствами. Словно вытеснял эту информацию: «Да, где‑то там есть влюбленные люди. Да, они переживают, мучаются, мечтают изменить любимого человека… Но это не Данила. У Данилы — блажь и глупость. Ему надо Печать искать…».

Получается, я тоже эгоцентрик. Так, значит, это общий грех? Как и стремление к власти, к контролю? Другие люди — лишь средства, они мертвые. Вторая Печать! «И дано было взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга»…

— Связь восстановлена. Мы принимаем информацию! — доложил один из сотрудников Гаптена.

Мы вскочили со своих мест и бросились в центральный узел.

 

Нина и Сэм уже были в мастерской Клорис. Огромное, жадно залитое солнцем пространство. На пятьдесят седьмом этаже небоскреба. Вместо стен — окна от пола до потолка. А вокруг — небо. Много неба. Полное ощущение полета.

— А знаете, я летаю во время медитаций, — Нина нежно смотрела в глаза Клорис и держала ее за руку. — Вы ведь верите, что это возможно? Это настоящие путешествия! Нашего тела не существует. Мы можем летать, где и когда захотим! Я бываю в разных местах. Иногда там, где уже была. Но чаще — в неизвестных. Там интереснее. Я люблю все новое, необычное. И здесь, у вас, я уже была. Пролетала. Несколько месяцев назад. Мое тело находилось в Лондоне, а дух направился через океан.

О, Клорис!.. Путешествие над Атлантикой было фантастическим! Снизу безграничная водная гладь, сверху — такое же бескрайнее небо. И завораживающее ощущение, когда ты с бешенной скоростью мчишься над поверхностью океана. Будоражащий запах морской роды и микроскопические брызги. Кончик твоего носа всего в нескольких сантиметрах… И ты смотришь туда, в глубину. А потом переворачиваешься, и тебе открывается небо! Теперь уже оно любуется твоим полетом…

И вот я так летела, летела. И мне уже хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Я подумала — куда я лечу? Зачем мне в Америку? Зачем мне к людям? Лучше я буду здесь, как белая чайка, кружить между океаном и небом. Но нет, что‑то звало меня. Подталкивало изнутри. И я поняла, что должна, пройти этот путь. До конца. И вот — Нью‑Йорк. Я не ожидала. Даже испугалась. Он был совсем темный. Зачем я здесь?!

Я пролетала между башнями небоскребов. Стало жутко. Захотелось немедленно выскользнуть из этого лабиринта. Скорее — обратно, к морю! Но вдруг я остановилась. Замерла, зависла между небоскребами. И почувствовала, что меня держит рука. Огромная, властная. Я подняла голову и увидела вторую руку — там, над океаном. Она стояла, похожая на церковь, увенчанную куполами. Между облаков, над водами.

И я как бы услышала — «Стой! Остановись!». Машинально, не знаю почему, я повернула голову… И увидела вас! Да, Клорис! Да! Я увидела вас! Я была вот здесь, прямо вот здесь, за окном. И я видела вас! И я поняла, что должна обязательно найти вашу студию. Приехать к вам. Во что бы то ни стало! И я нашла, Клорис! Я нашла!

— Странно, что это было ночью, — как‑то вдруг озадачилась Клорис, подыскивая подходящее объяснение возникшей нестыковке Нининого рассказа с реальностью. — Я панически боюсь бывать здесь ночью. Но, впрочем, вы же не отсюда, вы могли не понять, перепутать. Возможно, это была и не ночь…

— Я думаю тут другое, — Нина чуть понизила голос и стала говорить тише, а ее лицо обрело заговорщицкие черты. — Возможно, это были не вы, а… ваш дух. Наши души во сне путешествуют. И, наверное, ночью ваша душа приходит сюда, чтобы творить!

Вы поэтому и боитесь бывать здесь ночью, Клорис! Ночью тут живет ваша душа! Ночь — это ее время. Она творит, Клорис! Она творит здесь по ночам, пока ваше тело спит. Она творит, вдохновляясь потрясающим ночным видом, который открывается из этих окон!

— Вы прекрасны, Нина, прекрасны! — воскликнула Клорис. — Я так рада, что встретила вас! У вас потрясающая энергетика! Потрясающая!

— Что вы, Клорис! — замахала руками Нина. — Это вы, это все вы! Я так впечатлена нашей встречей! Все правильно! Я должна была к вам приехать! Это знак судьбы! Вы ведь верите в Судьбу, Клорис?

— Когда я вижу вас, золотце, да!

Клорис — низкорослая, полная женщина с редкими, всклокоченными, крашенными в рыжий свет волосами. На вид — лет шестьдесят, шестьдесят пять. Одета слегка мужиковато — в обтягивающие штаны, которые кажутся просто огромными. Поверх тонкой блузки, смело открывающей грудь, незастегивающийся пиджак. И множество странных украшений под самой шеей — какие‑то подвески, кулоны, амулеты.

— И вы действительно пишите книгу о Саде! — продолжала восхищаться Клорис. — Невероятно! Просто невероятно! Хотите порежиссировать сегодня?

— Ну что вы! Я была бы счастлива! Но как я могу?! Нет, конечно нет! Это было бы восхитительно!

— Мальчики, — командным голосом позвала Клорис. — Раймонд, Сэм, Мартин! Живо сюда!

По разным углам комнаты отдельно друг от друга сидели трое мужчин. По зову Клорис они встали, словно зомби, и медленно подошли к двум женщинам, расположившимся на большом красном диване.

Раймонд — белый как полотно. Он не смотрит ни на Сэма, ни на Мартина. Он смотрит как‑то странно перед собой. Кажется, что если рукой провести у него перед лицом, он ничего не заметит, не среагирует. В крайнем случае, потеряет сознание и упадет.

Сэм напряжен. Он самый красивый из них всех. Гнев ему идет. Мускулистый, загорелый. Желваки играют на скулах. Взгляд бешеный, как у хищника, оказавшегося в клетке. Кажется, дай ему сейчас боксерскую грушу, он и ее отправит в нокаут.

Мартин, обычно похожий на гигантскую каплю, которая свешивается неизвестно откуда и неизвестно когда упадет, сегодня, напротив, как‑то особенно энергичен. Складывается впечатление, будто бы он что‑то празднует. Какое‑то торжество…

Он единственный смотрит на Нину.

— Каждый раз мы делаем с текстом Мисимы новое упражнение, — Клорис поднялась с дивана и взяла Нину под локоть. — Мне важна не драматургия пьесы. Это все искусственное. Мне важна драматургия текста. Как актер переживает текст. Что происходит с актером, когда он соприкасается со словами. Дорогая, я понятно рассказываю?..

— Абсолютно! И вы настолько правы! — воскликнула Нина. — Я даже думаю, что в этой пьесе и персонажей‑то нет. Один сплошной текст! Как мантра. Герои созданы только для видимости. Ведь мы так никогда и не узнаем, что у них на самом деле за душой…

— Боже мой! — Клорис была в непередаваемом восторге. — Не может быть! Вы тоже так думаете! Чудо! Чудо! Мне вас Бог послал, дорогая! Право, право! Можно я вас поцелую, Нина? Можно?

— О да, конечно! Они расцеловались.

— Ну, тогда все! Все‑все! — затараторила хихикающая от удовольствия Клорис. — Нина, вы все знаете лучше меня. Давайте! Я буду наслаждаться! Какой кусок вы возьмете?..

— Я думаю, — монолог графини о стране порока? — предложила Нина.

— Да! Замечательно! Прекрасный выбор! — Клорис плюхнулась на диван. — Пусть они выдергивают друг у друга фразы… Как вы думаете, Нина? Пусть вырывают!

— И даже пусть дерутся! — глаза Нины вспыхнули холодным, мертвым светом. — Валяются на полу! Рвут друг друга на части!

— Вы гений, Нина! Вы — гений! — Клорис вся светилась. — Давайте!

 

— Я не помню слов, — соврал Сэм. — Мне нужен текст.

Он пошел в сторону двери. Медленно, оглядываясь по сторонам, как человек, желающий показать, что он хозяин этой территории. Взял сумку, начал рыться в бумагах.

— Слова? — Раймонд, бывший до этой секунды как в ступоре, стал вдруг похож на разбуженного лунатика. — Нужны слова?.. Что мы играем?..

— «Страну порока», — ухмыльнулся Мартин, казавшийся сейчас эталоном спокойствия и душевного равновесия.

Раймонд вздрогнул, заметив Мартина рядом.

— Мне тоже нужны слова, — сказал Раймонд, отошел чуть в сторону и принялся перебирать какие‑то бумаги, стопкой лежавшие у дивана.

— Мальчики! — рассердилась Клорис. — Да что с вами такое?! Куда?! Как вы забыли слова! Какая ерунда! Мы уже второй год работаем с этим текстом! Не может быть!

— Давайте я начну, а они пока вспомнят, — предложил Мартин.

— Да, пожалуйста, — сказала Нина и улыбнулась. — Только сядьте на пол. И я с вами рядом. Со слов — «Альфонс болен…» Только тихо, шепотом…

Мартин сел на пол и зашептал:

— Альфонс болен… Но если отвести от него людской гнев и приложить все усилия к исцелению… Господь смилостивится… Рано или поздно… Счастливые дни еще вернутся…

— Хорошо, очень хорошо, — прошептала Нина.

Она тоже сидела на полу, напротив Мартина. Лицом к лицу. И дикими глазами смотрела в его глаза. Он улыбался.

— Но как нам убедить больного?.. — продолжил Мартин, стелясь по полу своим грузным телом, словно змея. — Как избавить его от недуга, если недуг этот доставляет ему наслаждение?.. Болезнь маркиза сладостна, в этом все дело… Постороннему глазу его недуг кажется ужасным, но за острыми шипами скрывается благоуханная роза…

— Потрясающе… — прошептала Клорис, глядя на то, как Нина, также стелясь по полу, повторяет движения Мартина. — Раймонд, продолжай!

Раймонд сидел на корточках, рядом с диваном. По команде Клорис он поднял голову и странно посмотрел на эту извивающуюся перед ним пару — Нину и Мартина.

— Подумать только… А я ведь уже очень давно, очень давно знала, куда это приведет! — голос Раймонда дрогнул, ему показалось, что текст пьесы зазвучал в его устах слишком двусмысленно. — Я видела этот зловещий плод, ныне наполненный ядовитым соком, когда он был еще совсем зелен. Почему я не раздавила его тогда?..

— Сэм, теперь ты! — приказала завороженная Клорис.

Сэм все еще продолжал стоять у дверей, метрах в пятнадцати от остальных.

— Полагаю, что, если бы вы его раздавили, — прокричал он оттуда, — Маркиз бы просто умер! Плод, о котором вы говорите, это апельсин. Только вместо сока в нем алая кровь Альфонса… Сударыня, мой авторитет в области порока настолько велик, что имеет смысл послушать меня со вниманием…

Сэм сказал это так, словно сейчас он действительно расскажет всю правду. Правду о Нине!..

— Мартин… — прошипела Нина, требуя, чтобы он немедленно продолжал.

— Порок — это целая страна, — Мартин улыбнулся, продолжая смотреть Нине в глаза. — Страна, в которой есть абсолютно все: хижины пастухов, ветряные мельницы, ручьи, озера… Впрочем, там есть и глубокие ущелья, пышущие огнем и серой, дикие пустыни. Вы найдете там заброшенные колодцы и дремучие леса, в которых обитают хищные звери… Вы следите за моей мыслью?..

— Да! — подхватила Нина. — Это поистине необъятная страна, процветающая под покровительством небес. И что бы ни стряслось с человеком, причины следует искать там, в той стране… Я расскажу вам о своем детстве… Вы сможете лучше меня понять. Ребенком и даже позднее, уже девочкой‑подростком, я смотрела на мир как бы через подзорную трубу… Но только повернутую раструбом к себе. Так научили меня родители и все окружающие… Так велит общественная мораль и традиционное воспитание…

— Я смотрела в эту перевернутую подзорную трубу, — прервал ее Раймонд и так неожиданно, так эмоционально, что все вздрогнули. — Я смотрела в эту перевернутую подворную трубу и видела очаровательные газоны, совсем крошечные, с зелененькой травкой, Вокруг нашего дома. Моей детской душе было хорошо и спокойно от этого невинного, игрушечного пейзажа. Я верила, что, когда вырасту, газоны просто станут пошире, а травка повыше. И я буду жить так же, как все вокруг — счастливо и безмятежно… Но вдруг, сударыня, в один прекрасный день со мной происходит нечто…

— Без всякого предупреждения, — кричит Сэм и, угрожающе топая ногами, идет на Нину, — без малейшего намека — просто приходит, и все! Внезапно осознаешь, что смотрела на мир не так!

— Что, оказывается, глядеть‑то надо было не в большое окошечко, а в маленькое! — фальцетом кричит Раймонд и вскакивает. — И все в твоей жизни переворачивается!

В глазах Нины зло и испуг. Она переворачивается на спину и замирает, опершись на руки и поджав ноги.

— Я не знаю, когда это открытие сделал маркиз, — говорит Нина, глядя с пола на двух нависающих над нею мужчин — Раймонда и Сэма. — Но такой день был и в его жизни… Наверняка был… Неожиданно его взору открылось то, о чем он и не подозревал! Он увидел, как из далеких расщелин поднимаются языки желтого пламени… Он заглянул в кроваво‑красную клыкастую пасть зверя, высунувшегося из чаши… И он понял: его мир безграничен, и есть в этом мире все. Абсолютно все! И потом ничто уже не способно было удивить маркиза…

— А марсельская история с отравленными анисовыми конфетами, которую вы упомянули, — Мартин встает с пола, как бы закрывая собой Нину от Раймонда и Сэма, — Что ж… Это совершенно невинный эпизод… Мальчик, играя, оборвал бабочке крылья… Только и всего…

Повисла тяжелая пауза. Словно смерть зашла сейчас в эту залитую солнцем студию и трижды взмахнула своими черными крыльями. Трое мужчин стояли вокруг одной лежащей на полу женщины и с ненавистью смотрели друг на Друга.

— Все равно я ничего в этом не пойму, — Клорис продолжила с дивана текст пьесы. Она сказала это медленно, вдумчиво, словно догадалась, что все развернувшееся перед нею действо имеет глубокий подтекст. — Ничего не пойму… Как бы красноречиво вы ни объясняли…

— Занавес! — крикнул Мартин и, то ли по собственному решению, то ли не выдержав направленных на него взглядов, опустился, чтобы поднять с пола Нину.

Нина вскочила на ноги и отряхнулась.

— Мартин, вы потрясающий! — руки Нины были на его плечах, она смотрела Мартину в глаза и льнула к нему всем телом. — Я была просто заворожена! Величайший талант! Вы гений, Мартин!

Сэм и Раймонд стояли у нее за спиной и с ненавистью смотрели на Мартина. Сэм уже знает, что Раймонд страстно влюблен в Нину. Раймонд понял, что Сэм спал с ней, как только те появились в студии на репетиции.

Только Мартин думает, что «он их сделал» как актер…

 

Я был ни жив, ни мертв, посмотрев эту сцену. Да и мои друзья тоже. На пятьдесят седьмом этаже одного из нью‑йоркских небоскребов сейчас происходило что‑то действительно ужасное. Что‑то дьявольское… Чудовищная, хищная, отрицательная энергия! Мы чувствовали ее даже здесь, в России!

Причем мы ведь получаем непрямую информацию. Она закодирована, пропущена через информационную матрицу и заново восстановлена со значительным изменением параметров. То, что мы видим, — это искусственная картинка. Но даже она излучала отрицательные волны и заставляла нас содрогаться!

— Гаптен, а что у нас с параметрами сгущения? — спросил Андрей, едва мы перевели дух.

Гаптен посмотрел на экран своего компьютера.

— Получается, — сказал он через минуту, — что если все пойдет так же, как было в случае с Копьем Власти, то до воплощения Тьмы остаются еще сутки. Да, примерно одни сутки.

В дверь постучали, и на пороге центрального узла появился один из сотрудников Гаптена — встревоженный, запыхавшийся.

— Гаптен, на Данилу совершено покушение… — выпалил он.

— Черт! Так я и знал! — закричал Гаптен. — Что с ним?!

— Да все в порядке… Но сам факт…

— А что, что случилось?! — я был в шоке.

— Автомобильная авария, — ответил молодой человек. — Мы бы подумали, что случайность, но перед этим…

— Господи, да что же такое! — у Гаптена затряслись руки. — Не томи!

— Перед этим произошел обрыв высоковольтного кабеля. Данила чуть было не пострадал. Мы нейтрализовали угрозу. Подумали, что случайность… А вот две случайности подряд…

— Да… Две темные случайности… — Гаптен схватился за голову. — Что же делать‑то?

— Надо еще раз попытаться его отговорить! — сказал я. — Я уверен, что он прислушается к нашему мнению. Ведь уже есть факты!

— Но он не знает, что его охраняют? — спросил Андрей.

— Нет, не знает, — замотал головой Гаптен.

— Ему, по крайней мере, нужно об этом сказать, — Андрей серьезно посмотрел на нас с Гаптеном. — Чтобы он мог прибегнуть к помощи, если потребуется…

— Да, да! Ты совершенно прав! — согласился Гаптен. — Кто будет с ним говорить?

Повисла пятисекундная пауза. Мы были в некоторой растерянности. Я чувствовал себя неловко. Я стыдился своего прежнего желания заточить Данилу в бункере, как узника, ссылаясь на его «неадекватность». Гаптен был против ухода Данилы. Так что тот от него, по сути, сбежал…

— Могу я поговорить, — предложил Андрей. — Но я боюсь, он на меня больше всего сердится. Думаю, лучше всего будет, если это все‑таки сделает Анхель.

— Да, надо мне, — согласился я.

Мобильный телефон Данилы был занят.

— Кому он может звонить? — недоумевал я. — Телефон точно у него?

Гаптен уточнил у службы охраны.

— Да, точно, — подтвердил он. — Но давайте вот что сделаем: свяжемся с руководителем группы охраны и попросим его передать Даниле трубку.

Так и сделали.

— Але, Данила? — Я безуспешно пытался скрыть дрожь в голосе. — Это Анхель.

— Вы что, следите за мной?! — Данила был вне себя от бешенства. — Господин, что передал мне трубку, это мой хвост? Я правильно понимаю?!

— Нет, Данила, нет, — сказал я и осекся. — Не следим. Не хвост. Тебя охраняют. Черт, прости! В общем, я просто хочу, чтобы ты знал: тебя охраняют. Было уже два покушения…

Я вдруг почувствовал, ком в горле. Я сглотнул, глубоко вдохнул и поморгал глазами. В трубке тишина.

— Ну и?.. — Данила все еще был рассержен.

— Ну и… просто знай, что тебя охраняют. И если тебе потребуется помощь, не тяни. Сразу обращайся к этим людям, они помогут. В общем, просто знай, что они рядом, и все.

— А улететь мне они помогут? — в раздраженном голосе Данилы мелькнула надежда.

У меня потекли слезы.

— На, Гаптен, скажи ему. — Не могу говорить. — Я передал трубку Гаптену.

— Данила, это Гаптен…

— Привет, — сухо ответил Данила.

— Данила, я не могу обеспечить безопасность полета. — У Гаптена от напряжения, от внутренней боли тряслись руки. — Никак. Ты пойми, это — небо. Технические неполадки на борту, диспетчерское обеспечение, просто террористический акт… Никак, понимаешь?

— То есть не поможете, — с показным безразличием сказал Данила. — Ладно.

Зазвучали частые, короткие гудки.

— За что?.. За что он с нами так?.. — мне вдруг стало обидно, больно и обидно.

Ужасно, когда ты не можешь помочь дорогому, близкому человеку. Ужасно, когда он совершает страшную глупость, а ты не можешь остановить его. Ужасно, когда он видит в тебе врага, а ты хотел протянуть руку помощи…

— За жестокость, — ответил Андрей.

— Что? — я не понял.

— Он с нами так за нашу жестокость, — повторил Андрей.

— Но… — я растерялся. — В чем?.. Разве мы проявили к нему жестокость? Да, мы не помогаем ему. Но мы и не можем… А то, что он делает, — это самоубийство! Его чувство — это безумие! Он влюбился в исчадие Ада, Андрей! Какая жестокость?! Мы даже не препятствуем…

— Нет, ты неправильно меня понял, — Андрей прервал мою патетическую речь и даже сделал жест рукой, что, мол, пора заканчивать.

А я к этому моменту так разошелся, что уже не мог остановиться. Меня как прорвало.

— Я не эту жестокость имел в виду, — несколько раз повторил Андрей.

— А какую?..

— К ней… К Нине, — ответил Андрей.

— Она же страдает, а Данила это чувствует.

— Она страдает?! — я не верил своим ушам. — Это от нее страдают!!!

— Страдает, страдает, — покачал головой Андрей.

— Да с чего ей страдать‑то! — мне показалось, что я схожу с ума, — Неужели ты это серьезно?! Я просто не могу в это поверить! Ты это говоришь?!

— Страдает, Анхель, страдает, — Андрей был спокоен и абсолютно уверен в том, что говорит. — Ты подумай, Анхель, она же совсем одна. Совсем. В ее мире одни куклы. Маленькая девочка играет с куклами. А куклы еще и злые, они ее не любят, они на нее нападают, они желают ей зла. Маленькая, несчастная девочка…

— Но она чудовище! — почти закричал я.

— Да, она еще и чудовище, — согласился Андрей. — Невинна и жестока. Как любой эгоцентрик. Она знает только свою боль… И ей больно. Но чтобы сострадать ее боли, ее нужно любить. Она так живет — ее или любят, или ненавидят. Данила любит, ты — ненавидишь.

— А ты?..

— А я… — Андрей задумался.

Он думал. Долго. Мне показалось, прошла вечность. Две вечности, три. Он не ответит. Просто не ответит — и все. Да и что он может чувствовать?.. Для него это рядовой случай. Ему не привыкать. В своей практике он сталкивался с этим тысячу раз…

Тысячу раз?! Во мне вдруг что‑то перевернулось. Шок. Я смотрю на Данилу, на то, какие глупости он вытворяет, и мне невыносимо больно. Но я смотрю на одного Данилу! А Андрей пропустил через себя десятки, сотни, тысячи искалеченных судеб.

Человек все делает неправильно, а ему нельзя сказать «нет», «прекрати», просто «не делай этого». Нельзя, потому что и это неправильно. Он Другой. Это его право.

Позволить другому человеку быть Другим, как он хочет. И не просто допустить это, но и остаться с ним рядом. Не бежать прочь вприпрыжку, спасаясь от боли и разочарования, а продолжать оставаться его другом. Каково?!

Андрей поднял глаза. У него большие темные глаза. Когда он весел, они кажутся серыми. Когда сосредоточен — карими. А когда устал — зелеными. Андрей посмотрел на меня изумрудно‑зелеными глазами.

— Что я чувствую?.. Бессилие.

 

Раймонд смотрел ей в глаза. У Нины прекрасные глаза. Она сама не знает, какие у нее прекрасные глаза. Она говорит, что любит себя. Но это неправда. Раймонд любит Нину. Вот это правда. Он понял это. Понял, что любит ее, сегодня, во время этой странной, ужасной, глупой репетиции. Он столько пережил за последние дни, столько передумал… А сегодня, наконец, все встало на свои места.

Он смотрел на Нину, когда она пришла. Смотрел не отрываясь. Она была измучена, истощена, вывернута наизнанку. Своим цинизмом Сэм вынул из нее душу! Конечно, у нее ведь такая светлая и ранимая душа. Он умеет. А потом Мартин… Это чудовище. Ничтожество и чудовище. Теперь Раймонд даже руки ему не подаст. Никогда! Господи, а Нине пришлось валяться с ним на полу и пытаться быть милой!

Но ничего, Раймонд заберет Нину и спрячет. Да, он спрячет ее от мира, от всех этих людей. Мир всегда был жесток к Нине.

Она переплыла океан боли. Но нет, теперь все изменится. Раймонд будет о ней заботиться. Он будет работать, а Нина сможет писать свои книги. Спокойно, ни о чем не думая. Конечно, ее книга станет бестселлером. Конечно! Но даже если и нет — не беда! Не это главное. Главное, чтобы ей было хорошо.

А Нине будет хорошо. Обязательно! Потому что Раймонд все сделает. Все. Ведь он ее любит. И даже если еще вчера он сомневался, не был уверен, то теперь он знает, знает точно — он любит Нину. Любит, как никто другой. И он вернет ее. Он скажет ей, как он ее любит… Как она ему дорога… Как ему важно, чтобы она была с ним… Всегда. Он будет защищать и любить ее, он сделает ее счастливой…

Но почему она связалась с Сэмом? Это опрометчиво. Это очень опрометчиво! Он же обычный бабник! Просто пользуется женщинами. Он их не любит. Он упражняется с ними. Он таким образом сам себе доказывает собственную мужскую состоятельность. У него даже блокнот есть, в который он записывает всех своих бесчисленных сексуальных партнерш. Это целый телефонный справочник!

— Почему, Нина?! Почему ты с ним?! — Раймонд наконец задал Нине этот, мучивший его вопрос.

Ему удалось вывести ее на лестницу и поговорить.

— Ты не понимаешь, я пишу книгу! — жестко, холодно прошипела Нина и стала как‑то уходить, отодвигаться от Раймонда.

— Что с того, Нина?! — он растерялся. — Ты с ним спала! А ему на тебя наплевать. А я люблю тебя, Нина… Понимаешь — люблю!

— Вот, вот! — закричала она и отошла еще дальше, к лифтам.

— Что «вот‑вот»?!

— Ты должен был так сказать! — Нина тыкала в Раймонда пальцем. — Так в моей книге!

— Нина, что ты говоришь?! Что ты говоришь, Нина?! — на глазах у Раймонда выступили слезы. — В какой книге?! О чем ты? Я же люблю тебя! Вот ты, а вот — я. И я люблю тебя. Какая книга? Причем тут книга?..

— Любишь?! Ты это так называешь?! Да ты просто эгоист, Раймонд! Ты просто эгоист! Ты не понимаешь, насколько это для меня важно! Как это для меня важно! Дико важно! О чем мы с тобой говорили?! О чем?!

Раймонд растерянно помотал головой:

— О чем мы с тобой говорили, Нина?

— Ты должен любить себя! Понимаешь?! — заорала Нина. Она наклонилась вперед, словно от острой боли в животе, и схватила себя на волосы. — Я столько сил потратила, чтобы объяснить тебе это! Столько сил! Всю душу! Ты должен любить себя! Иначе ты будешь ужасным актером! Ужасным!

— Господи, Нина, но причем тут это? — Раймонд бессильно, непонимающе улыбнулся. — Я тебе о другом говорю… Тебе не понравилось, как я сыграл сейчас? Но я ведь и не играл. Я думал о тебе, Нина.

— А ты должен думать о себе! — у Нины началась настоящая истерика. — Понимаешь, Раймонд?! Ты должен думать о себе! Ты должен быть средоточием энергии. Центром силы. Чтобы тобой хотелось любоваться. Понимаешь?! Я могу любить только талант, Раймонд. Я не могу любить просто человека! Для этого я слишком люблю себя!

— Но я хороший актер, Нина… Нормальный… — от ужаса Раймонд даже попятился. — Ты же сама говорила три дня назад…

— Что я говорила?! — черты ее лица заострились: губы натянулись и стали тонкими, брови выгнулись, глаза превратились в щелки. — Я говорила, что ты должен любить себя, Раймонд! Вот, что я говорила! Ты просто вампир! Ты — вампир! Ты выжал из меня энергию! Покушал и выплюнул! Когда я смотрела на твою игру сегодня… Это было ужасно! Ты разочаровал меня! Разочаровал! Я чувствую себя грязной с тобой! Я чувствую себя грязной!

— Нина, пожалуйста… — у Раймонда полились слезы.

Он сделал несколько шагов к ней навстречу. Он протянул к ней руки. Словно его прикосновение все изменит…

— Ты уничтожил мою жизнь! Уничтожил! Я думала, ты актер… Моя книга…

— Но я хороший актер, Нина, правда, — Раймонд говорил не шепотом, но тихо, еле слышно — слезы сдавили ему горло.

— Но я не верю тебе, Раймонд! Понимаешь — не верю!

— Но как мне доказать тебе, Нина? — его руки опустились, повисли, как плети. Он пытался поднять их, но тщетно — в них словно залили тонну свинца. — Как мне доказать тебе это? Нина…

Раймонд судорожно пытался понять, что он может сделать. Как ему успокоить Нину? Как доказать ей, что он хороший актер? Это же так субъективно, так индивидуально… Показать записи? Попросить кого‑нибудь рассказать о его работах? Кого‑нибудь из режиссеров? Кого‑нибудь, с кем он играл? Нет, это глупо. Как ему доказать?! Это же настолько личное… Но ведь она же сама… Еще несколько дней назад она говорила о его таланте, восхищалась его этюдами… Что случилось? Неужели он так плохо сыграл сейчас? Но он и не играл! Он думал совсем о другом. Совсем! Он думал о ней — о Нине!

— Нина, а кто хороший актер? Кто?! Может быть, Мартин? Или Сэм? О чем ты вообще говоришь?!

— Да, да! — заорала Нина и затопала ногами. — Да, Мартин гениальный актер! Просто гениальный! То, что он сейчас делал — это что‑то особенное! Особенное! Я была потрясена! Он — чудо! Я влюбилась в него! Просто влюбилась! Он — гений!

— Мартин?.. — Раймонд потерял дар речи. — Постой, ты это серьезно? Мартин?..

— Ах, вот вы где! — довольный Мартин появился из дверей студии. — Скучаете?..

— Мартин, пожалуйста, забери меня отсюда, — Нина кинулась по направлению к двери. — Мартин, я не могу здесь находиться. Я задыхаюсь, Мартин! Забери меня отсюда!

— Да‑да, конечно! — Мартин засуетился, как рождественский гусь перед закланием.

Эта ассоциация с рождественским гусем возникла у Раймонда случайно, но она была настолько точной, настолько ясной и осязаемой, что он даже вздрогнул.

— Мартин, она убьет тебя. Мартин, она убьет… — сказал вдруг Раймонд.

Он сказал это случайно. Сам не ожидал от себя такого. Не понимал, почему это пришло ему в голову. Но он вдруг настолько отчетливо увидел Мартина — зафаршированного, на противне, в фольге, с приправами…

— Сейчас, только возьму сумку, — Мартин его не слышал, он был слишком воодушевлен.

Благодаря Нине он за десять секунд превратился из привычного неудачника и аутсайдера в звезду их театральной группы. Конечно! А как же иначе! Он ведь — талант! Просто его никто не слушал. Да и вообще, как с ними, со всеми ними…

— Что у вас тут происходит? — на лестницу вышел и Сэм. — Нина, ты уходишь?

— Я не могу находиться в одном помещении с такими людьми. Это омерзительно. Примитивные существа, — Нина говорила тихо, но с невероятной силой, глядя в пол и как‑то странно заступая за Мартина. — Мне просто плохо. Мне просто физически становится плохо. Мартин…

— Все, в лифт, — скомандовал Мартин. — Уезжаем. Пока! До завтра.

Двери лифта закрылись. Они остались на площадке вдвоем — Сэм и Раймонд.

— Вот сучка! — зло сказал Сэм. — Нравятся тебе «медведи», значит. Все понятно.

— Не смей! — закричал Раймонд. — Ты ничего не понимаешь!

 

– Конец работы –

Эта тема принадлежит разделу:

События, описанные в этой книге, произошли почти месяц назад

Вавилонская блудница... И когда Он снял вторую печать я слышал второе животное говорящее иди и смотри...

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: Часть вторая

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Все темы данного раздела:

Часть первая
  Раймонд не находил себе места. Еще ни одна женщина не производила на него столь сильного скорее или, столь ошеломляющего впечатления. Может быть, только Клорис? Но Клорис — это друг

Часть третья
  Второй за сегодня нерешительный стук в дверь центрального узла ничего хорошего не предвещал. Гаптен, Андрей и я синхронно повернулись в креслах и уставились на дверь. В комнату в

Хотите получать на электронную почту самые свежие новости?
Education Insider Sample
Подпишитесь на Нашу рассылку
Наша политика приватности обеспечивает 100% безопасность и анонимность Ваших E-Mail
Реклама
Соответствующий теме материал
  • Похожее
  • Популярное
  • Облако тегов
  • Здесь
  • Временно
  • Пусто
Теги