Монтескье о природе законов общества

Его первая анонимно опубликованная книга «Персидские письма» ­– почти социологический очерк о нравах и общественных порядках, стилизованный под письма путешествующих в Европе персиян. Этот прием оказался успешным для демонстрации социологического ракурса, угла зрения на действительность. Во-первых, восточные маски позволили Монтескье подсунуть под нос европейскому читателю как нечто вполне обычное, как просто другую жизнь картинки нравов таинственных мусульманских гаремов. Во-вторых, и это главное, отстранить от него и «остраннить», сделать необычными обычные для него правила, нормы, порядки, которых не замечают именно в силу их естественности, всегдашности. Чтобы он мог посмотреть на них со стороны. Если говорить словами классика будущей науки социологии Эмиля Дюркгейма, чтобы рассматривать их объективно, как «вещи». И, наконец, на их примере показать, как превзошли эти персияне даже образованных парижан в своем понимании устройства жизни европейцев, просто потому что правильно подходят к изучению его: они прежде всего внимательно наблюдают, затем сопоставляют, сравнивают наблюдения, размышляют над ними, оценивая с точки зрения разума, и, наконец, обсуждают выводы, к которым пришли, с другими разумными людьми, и все это терпеливо делают в течение многих лет.

Сам Монтескье в жизни следовал примеру своих персонажей и не торопясь, последовательно и основательно двадцать лет создавал главный свой труд «О духе законов», опубликованный впервые в 1748 году в Женеве. Здесь уже не просто демонстрация энциклопедической образованности, сведенной в единую классификацию, как это было принято в эпоху Просвещения, но попытка определения общей основы, детерминанты, из которой происходят общественные порядки естественным образом. То есть по своему замыслу, «по замаху», пусть и воплощенному лишь частично, труд Монтескье из века следующего, девятнадцатого – века позитивных наук и причинных обоснований.

Он поставил себе в заслугу установление общих принципов, из которых все разнообразие нравов и порядков общества проистекает как следствие. Утверждал при этом, что «принципы свои он вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей». Во-первых, в самой природе человека наличествуют изначально естественные законы, которые и определяют его жизнь – это первоначальное состояние мира между людьми, которое опирается на осознание человеком собственной слабости, стремление добывать себе пищу, взаимная склонность к общению с другими людьми и, наконец, желание жить в обществе. Эти законы обеспечивают возникновение общества, а жизнь в обществе позволяет ощутить свою силу, и из этого ощущения превосходства силы начать войну как с другими индивидами, так и с другими обществами. Состояние войны (вернее, двух видов войны) вынуждает людей к созданию «позитивных законов», то есть разнообразных правовых норм, позволяющих выходить из войны в мирное состояние. Далее, как и полагается мыслителю эпохи Просвещения, он определяет устанавливаемые людьми законы следующим образом: «Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли; а политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума»[27].

До этого места он рассуждает вполне в русле идей XVIII или даже XVII века, причем не так интересно, как Руссо или его английские предшественники Гоббс и Локк. Однако у Монтескье разум вовсе не суверен в создании законов – это, во-вторых и в главных, потому что отсюда начинается совершенно непохожее и самое интересное. В своей законодательной деятельности разум ограничен и ограничен существенно. Монтескье пишет: «Они (законы) должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату – холодному, жаркому или умеренному, – качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов, – степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются»[27].

Разумности в законах совсем непросто пробиться наверх через такое количество условий и ограничений. Непросто, но возможно, если бы вдобавок анализ разнообразия общественных порядков не привел Монтескье к радикальному и немыслимому для классика Просвещения выводу: «Человеческие соображения всегда подчиняются той высшей причине, которая делает все, что хочет, и пользуется всем, что ей нужно»[27]. И что же это за такая высшая причина, которая сильнее человеческих соображений, сильнее разума, которым она среди прочего пользуется? Монтескье вполне четко ее определяет: «Власть климата сильнее всех иных властей»[27].

Сказано-сказано, теперь требуется обосновать, доказать. И Монтескье между климатом и общественными порядками помещает характер народа, его чувственную организацию: «Если справедливо, что характер ума и страсти сердца чрезвычайно различны в различных климатах, то законы должны соответствовать и различию этих страстей, и различию этих характеров»[27]. Вторая часть постулата обосновывается традиционным способом, то есть вереницей подтверждающих примеров из жизни разных народов. Чтобы доказать его первую часть, например, что в странах с холодным климатом чувствительность людей к наслаждениям, боли, любви чрезвычайно мала, а в странах с жарким климатом напротив чрезвычайно сильна, Монтескье, помимо случаев из истории и обращения к общеизвестным для европейца истинам (скажем, к таким: «Чтобы пробудить в московите (то есть в нас с вами) чувствительность, надо с него содрать кожу»[27]), приводит эксперимент почти из области нейрофизиологии.

Для эксперимента ему понадобился овечий язык и микроскоп. В микроскоп он увидел на языке бугорки с волосками и между ними «пирамидки с кисточками», которые, по его мнению, и составляют орган вкуса. Затем он полязыка заморозил, и на этой части языка бугорки почти разгладились, а пирамидки с кисточками пропали совсем, но по мере оттаивания языка бугорки постепенно стали вырастать, а вместе с ними вновь появлялись и пирамидки с кисточками. Отсюда уже со всей определенностью стало ясно, что в холодном климате «чувствительные кисточки» спрятаны внутрь, что «понижает живость ощущений». Ту самую «живость ощущений», которая является отличительной чертой южных народов.

Вот она, доказанная очевидная зависимость чувственной организации, а отсюда и характера людей, от климата и формулировка новой цели перед науками о человеке и обществе: «Подобно тому, как различают климаты по градусам широты, их можно было бы различать и по степеням чувствительности людей»[27]. Для чего это надо? Чтобы объяснить происхождение общественных нравов и порядков. Роль разума принципиально меняется: при таком подходе разум больше не верховный законодатель, порождающий нормы и законы, а лишь инструмент установления порождающей причины этих норм и законов. Разум XIX, а не XVII – XVIII веков, разум позитивный, полезный, а не самодовлеющий.

Монтескье не настоял на такой функции разума, не провел ее через весь свой труд. Разум у него был и то и другое: и верховный законодатель, и просто лучший инструмент установления причины, от него не зависящей. Чаще первое, чем второе, потому Монтескье все-таки классик Просвещения и социальный философ, хотя и дальше других своих современников шагнувший из своего века в следующий, из века разума и всезнающей метафизики, в век позитивной и практически полезной науки – социологии.

Теперь коротко итоги. Социальная философия Нового времени ответила на вопросы, касающиеся природы социального порядка. Во-первых, откуда взялся такой социальный порядок, что он из себя представляет? И этот теперешний социальный порядок определен как гражданское состояние общества. Он произошел из естественного, или природного состояния общества, которое характеризуется изначально природным человеческим эгоизмом (у Гоббса, например), природным равенством прав людей и, исходя из этого, «войной всех против всех». В этой войне человек не способен обеспечить ни своей собственности, ни своей жизни, и для того, чтобы сохранить это он заключает договор со всеми другими людьми, отказываясь от части своих прав в пользу некоего третьего лица – государства, и вследствие этого возникает гражданское общество. Государство становится гарантом прав каждого человека и, в первую очередь, его права на собственность.

Такая природа происхождения гражданского общества была фактически общепринятым взглядом, спор возник по проблеме суверенитета. Гоббс утверждал, что суверенитетом наделено только государство. Его последователи и критики Джон Локк и в особенности Руссо полагали, что суверенитет остается у народа, а государство – это объект договора народа, и как объект, оно может быть заменено другим государством.

Руссо формулирует определение правильного порядка. Это такой государственный и общественный порядок, когда люди добровольно превращают свою свободную волю в общую волю всех и, таким образом, становятся частью целого, не утрачивая, как ему представляется, своей свободы. И у Гоббса, и у Локка и у Руссо пока нет различения общества и государства. Эти термины используются как синонимы, и в этом они следуют традиции средневековой и античной мысли. Но в философии Руссо впервые возникает пространство для различения общества и государство. У него общество, пусть под именем «народ», «нация», имеет суверенитет и приоритет над государством. Власть, государство тогда становятся чем-то вроде комитета по управлению делами всего народа. Отсюда его склонность к республиканскому правлению как к наилучшему способу воплощения общей воли народа.

Вместе с Монтескье в социальную философию приходят естественные причины, которые используются в объяснении характера общества, установившихся социальных порядков. Эти естественные причины преимущественно географические: климат, размер территории, качество почвы и др. До него, как и в его время основанием социального порядка были, помимо божьей воли, только человеческие законы и установления.

Теперь мы с вами обратимся к совершенно другому типу объяснения порядка – социально-утопическому.