Реферат Курсовая Конспект
Губернатор‑терминатор - раздел История, Арнольд Шварценеггер Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история Я Стал Вторым Человеком За Всю Американскую Историю, Избранны...
|
Я стал вторым человеком за всю американскую историю, избранным на должность губернатора в результате процедуры отзыва и досрочных выборов, и свой пост я получил после самой короткой избирательной кампании в современной истории Калифорнии. Переходный период получился на три недели короче, чем бывает обычно при передаче полномочий новому губернатору от его предшественника. Я занял губернаторское кресло, не имея предыдущего опыта работы на выборных должностях, в период кризиса, возглавив штат, который столкнулся с огромным бюджетным дефицитом и переживал экономический спад.
Я уже давно присматривался к политике и прилежно занимался в «Шварценеггеровском университете», однако есть пределы того, чего можно достичь зубрежкой, даже занимаясь по двенадцать часов в сутки. Я не был знаком с действующими лицами спектакля в Сакраменто – не только с самими законодателями, но и с тысячами лоббистов, политических экспертов, советников и всех тех, кто выполняет значительную часть работы – и пишет большинство законов.
Я даже не был знаком с большинством своих собственных помощников.
Все хотели встретиться со мной, но все же было очень нелегко нанять людей. Распорядок было особенно жестким: у нас было всего пять недель после выборов, чтобы сформировать команду из ста восьмидесяти человек, из них человек сорок должны были занять ответственные посты. Круг, из которого нам приходилось выбирать, был очень узким, поскольку мало кто из профессиональных политиков ожидал моей победы, и многие лучшие специалисты уже нашли новую работу после выборов 2002 года. Я рьяно взялся за дело, подбирая людей, имеющих опыт работы в политике Калифорнии, как республиканцев, так и демократов. Однако мало у кого из этих политических ветеранов был опыт работы со мной, и даже те, кто принимал участие в моей избирательной кампании, знали меня всего несколько месяцев.
В конце концов, мы были вынуждены сделать основной упор на ветеранов администрации Пита Уилсона. В качестве главы своего штаба я пригласил Патрицию Клари, бывшую первым заместителем администрации губернатора Уилсона. Это была очень организованная, трудолюбивая ученая‑экономист консервативных взглядов, окончившая Школу государственного управления имени Джона Кеннеди при Гарвардском университете; в прошлом она работала в страховании и нефтяном бизнесе. Роб Стутцмен, еще один закаленный ветеран из администрации Уилсона, участник тысячи схваток, стал моим директором по коммуникациям.
Но я также привел с собой горстку ключевых помощников, которые знали меня уже много лет: Бонни Рейсс, мою правую руку в продвижении программы внеклассных занятий, Дэвида Крейна, финансиста из Сан‑Франциско, моего ближайшего советника по вопросам экономики и финансов, и Терри Тамминена, специалиста в области охраны окружающей среды, которого я поставил во главе Управления по защите окружающей среды Калифорнии. Все они были демократами, но это не имело значения – по крайней мере, для меня. На возражения истовых республиканцев я вежливо ответил, что мне нужны лучшие специалисты, независимо от партийной принадлежности, если только они разделяют мои взгляды по какому‑то конкретному вопросу. Все новые назначенцы были люди умные, вдумчивые, открытые новым веяниям, но, подобно мне, они не были знакомы с Сакраменто и его странностями.
Мы выяснили, что единственный способ познакомиться с Сакраменто заключается в том, чтобы выбросить ко всем чертям учебники по гражданскому праву. Знания о том, как делаются дела в Вашингтоне и административных центрах других штатов, были совершенно бесполезными, поскольку Сакраменто живет по совершенно другим принципам. И здравый смысл в их число не входит. Логики нет ни в чем.
Например, самой большой работой, которую выполняет Сакраменто, является выделение средств на образовательную программу начальной и средней школы. В соответствии с Предложением номер 98, принятым избирателями в 1988 году, программа начальной и средней школы забирает почти половину всего бюджета штата. И это без учета средств, выделяемых на строительство новых школ и выплату пенсий бывшим учителям, а также тех миллиардов долларов, которые приносит лотерея штата, посвященная образованию. Предложение номер 98, Закон о совершенствовании и подотчетности школьных занятий, обеспечивает увеличение финансирования образования независимо от того, возрастают ли поступления в бюджет штата. Формула, определяющая это увеличение, настолько запутанная, что разобраться в ней способен лишь один ее автор. Его зовут Джон Моклер. Он любит шутить, что написал эту формулу сознательно и отправил своего сына в Стэнфордский университет разъяснять ее смысл. Непартийное Бюро законодательной экспертизы вынуждено было выпустить двадцатиминутный видеоролик, объясняющий законодателям штата принципы закона, и даже несмотря на это пришлось приглашать для разъяснений самого Моклера.
Возведите формулу финансирования образования в тысячную степень – и вы получите картину абсурдности ситуации в Сакраменто. Ежегодно законодательные органы, которые больше ничем не занимаются, принимают столько новых законов – больше тысячи, – что у законодателей просто физически не хватает времени прочитать большинство законопроектов до голосования. Отчаявшиеся избиратели проводят основные законопроекты прямым голосованием, как это произошло с Предложением номер 98, заставляя Сакраменто сосредоточить внимание на реальных проблемах, таких как финансирование образования. Абсурд.
Сакраменто вырос на волне Золотой лихорадки 1849 года как главный перевалочный пункт по дороге в Калифорнию. Когда город стал административным центром штата, в нем возвели величественное здание Капитолия, соперничающее с вашингтонским Капитолием. Однако до строительства своего Белого дома дело не дошло, поэтому у губернатора нет отдельного места для работы. Вместо этого ему вместе со своим штабом приходится делить здание Капитолия с законодателями, и каждый губернатор решает проблему своего жилья как может. Все мои предшественники на период нахождения в должности перебирались вместе с семьями в Сакраменто, но мы с женой решили не дергать детей. Поэтому Мария осталась вместе с ними в Лос‑Анджелесе, в то время как я снял номер‑люкс на последнем этаже гостиницы неподалеку от Капитолия. Я намеревался каждую неделю ездить домой и обратно, чтобы побыть с семьей.
Канцелярия губернатора называется «подковой», поскольку занимает на первом этаже Капитолия три стороны вокруг просторного атриума. Протокол требует, чтобы губернатор находился на месте, а законодатели, желавшие с ним встретиться, должны были спускаться к нему. Я к такому не привык. Я часто покидал свою канцелярию и поднимался на лифте наверх, чтобы самому встретиться с законодателями. На первом этапе мне очень помогало мое прошлое в кино: какой‑нибудь законодатель, возможно, не знал, как относиться ко мне на посту губернатора, однако члены его команды стремились сфотографироваться со мной, брали у меня автографы, чтобы показать дома детям. Если законодатель боялся, что я и в реальной жизни окажусь Терминатором – забавно, как буквально многие люди относятся к киноролям, – то я хотел показать себя скорее свободным от предубеждений Джулиусом из «Близнецов».
Я обещал избирателям, что первые результаты не заставят себя ждать. Через час после принесения присяги я отменил закон о трехкратном повышении пошлины за регистрацию транспортных средств, а вскоре после этого, при помощи законодателей сверху, избавился от закона, разрешающего выдачу водительских удостоверений нелегальным иммигрантам. «Итак, вот что называется действием», – сказал я перед телекамерами. Через две недели после вступления в должность я представил законодателям пакет документов о финансовом спасении, на котором была построена моя избирательная кампания, – в том числе о реструктуризации долга Калифорнии, о реформе системы компенсационных выплат наемным работникам, которая вынуждала работодателей выводить свой бизнес из штата. Кардинальное сокращение затрат должно было стать ключевым моментом бюджетной реформы. Демократы категорически не хотели с этим мириться, и вскоре разгорелась война. После того как переговоры с демократическим большинством в законодательной палате провалились, я получил множество предложений от представителей всего политического спектра, по большей части противоречивых.
Республиканцы‑ветераны из администрации Пита Уилсона, работавшие в моей команде, призывали идти напролом и представить все мои реформы на референдум, намеченный на следующий год. Республиканцы‑законодатели с радостью наносили боевую раскраску и предлагали подождать, когда у правительства штата закончатся деньги и оно полностью прекратит свою деятельность, после чего демократы вынуждены будут идти на попятную. Сам я был также настроен весьма воинственно. Однако на одном ужине, состоявшемся на этой неделе (по иронии судьбы, посвященном объединению партий), я поделился этой мыслью с Джорджем Шульцем и Леоном Панеттой, популярным калифорнийским государственным деятелем, который работал при республиканцах и демократах, а недавно занимал должность главы администрации президента Билла Клинтона. Оба удивленно подняли брови.
– Вы хотите начать свой губернаторский срок именно с этого, с противостояния? – спросил Джордж. – Ваши советники правы в том, что у вас в настоящий момент действительно есть поступательный импульс, и вы, скорее всего, одержите верх. Однако борьба получится долгой и кровопролитной, и что произойдет тем временем? Наступит хаос, все будут подавлены тем, что в Сакраменто ничего не меняется. Пострадает Калифорния, поскольку бизнес лишится уверенности и не будет вкладывать деньги в дело и создавать новые рабочие места.
Панетта согласился, добавив:
– Гораздо важнее договориться. Даже если вы только отложите бюджетные проблемы, это все равно продемонстрирует избирателям, что вы работаете во взаимодействии с обеими партиями и движетесь вперед. К более кардинальным реформам бюджета можно будет вернуться позже.
Я прислушался к этому совету. Вступив в должность и одержав несколько быстрых крупных побед за счет поступательного момента своего избрания, теперь я должен был продемонстрировать всем, что власти штата могут работать как единое целое, решая экономические проблемы Калифорнии. Поэтому я вернулся в Сакраменто, вызвал глав парламентских фракций обеих партий и сказал: «Давайте сядем и попробуем еще раз».
Мои собратья‑республиканцы отреагировали на это так, словно получили удар в солнечное сплетение. «Враг уже повержен, добей его!» – требовали они. Я впервые столкнулся с этой новой республиканской идеологией, объявляющей любую попытку компромисса слабостью. Демократы облегченно вздохнули, радуясь тому, что удалось избежать серьезной схватки, однако кое‑кто из них воспринял мою готовность к переговорам как знак того, что я скорее откажусь от борьбы, чем рискну потерять поддержку избирателей. Все это сильно усложнило переговоры. После стольких лет отвратительных, бессмысленных распрей в Сакраменто обе стороны начисто растеряли умение договариваться. Больше того, избирательные округа были составлены так, чтобы в законодательное собрание попадали самые закостенелые, самые непримиримые члены обеих партий – политики, жаждущие борьбы, как жаждет схватки бойцовый петух.
После нескольких дней переговоров мы согласились на компромиссный вариант, при котором я получал поправки, делающие бюджет сбалансированным, мораторий на использование облигаций для оплаты расходов и изрядно сморщенный вариант предложенного мною стабилизационного фонда «на черный день». Законодатели получили деньги на экономическое выздоровление. Это предложение было выдвинуто в марте на референдум и получило поддержку двух третей избирателей. Всего за несколько недель до этого была завершена крупная реформа системы компенсационных выплат наемным работникам. Это явилось хорошим началом и продемонстрировало нашу готовность работать. Рефинансирование долга существенно повысило кредитный рейтинг Калифорнии и позволило штату в течение десяти лет сэкономить свыше двадцати миллиардов долларов за счет выплат процентов по облигациям. А когда деловое сообщество убедилось в том, что я могу договариваться с обеими партиями, мрак, окутавший экономику Калифорнии, начал потихоньку рассеиваться.
Однако теперь мои отношения с законодателями стали сложными. Отчасти это было следствием существенной разницы масштабов моей и их популярности. Доказав, что я могу делать дело, я поднял свой рейтинг до семидесяти с лишним процентов, в то время как доверие к законодательным органам сократилась до двадцати процентов. Меня называли «губернатором‑терминатором» уже не только в средствах массовой информации штата, но также в общенациональной и зарубежной прессе. В год президентских выборов журналисты уже рассуждали о моем возможном участии в них, хотя это потребовало бы внесений изменений в конституцию, чего на самом деле никто не ожидал. Мой рейтинг оставался на высоте вплоть до референдума в ноябре 2004 года, когда избиратели поддержали меня по всем пунктам, которые я представил на их рассмотрение. Самыми драматичными были меры по прекращению волны «сокрушительных» судебных исков против предпринимателей и ключевое решение относительно изучения проблемы стволовых клеток, в соответствии с которой мы вложили три миллиарда долларов в исследования в этой области после того, как администрация Буша прекратила финансирование на федеральном уровне. Кроме того, мы также приняли два закона, ограничивающие и без того непомерные привилегии индейских общин, занимающихся игорным бизнесом.
Своими действиями я обратил на себя внимание лидеров Республиканской партии, и они попросили меня принять участие в переизбрании президента Буша. Мне предложили выступить с заявлением на общенациональном съезде Республиканской партии. И неважно, что по многим позициям я был умеренным центристом по сравнению с администрацией Буша, сползавшей все больше и больше вправо. Все знали, что к моим словам прислушаются.
И вот вечером 31 августа я стоял на сцене «Мэдисон‑сквер‑гарден», впервые после своего триумфа в состязаниях за титул Мистер Олимпия тридцать лет назад. Но только тогда я выступал перед четырьмя тысячами поклонников в зале «Фелт форум». Сейчас же меня приветствовали восторженными криками пятнадцать тысяч делегатов, собравшихся в главном зале, и это происходило в лучшее эфирное время на общенациональном телевидении. Мария, которая в прошлом освещала это событие как корреспондент Эн‑би‑си, сейчас вместе с детьми сидела рядом с Джорджем Бушем‑старшим. Каждый раз, когда телекамеры показывали его реакцию, она присутствовала в кадре, счастливая и улыбающаяся. Я был тронут тем, какой командный дух продемонстрировала Мария в этот вечер.
У меня гулко колотилось сердце, однако ликующая толпа напомнила мне победу на состязаниях Мистер Олимпия, и я успокоился. Начав говорить и чувствуя отклик делегатов, я поймал себя на том, что это нисколько не отличается от выполнения поз в культуризме. Я держал весь зал в своей руке.
К этому выступлению я готовился так тщательно, как никогда прежде. Я снова и снова исправлял свою речь и повторял ее десятки раз, как это было с силовыми упражнениями. Это была кульминация всей моей жизни.
– Только представьте себе – тощий австрийский паренек стал губернатором штата Калифорния и вот теперь стоит на сцене «Мэдисон‑сквер‑гарден» и говорит от имени президента Соединенных Штатов, – сказал я делегатам.
Моим любимым местом в выступлении было рассуждение на тему «как узнать истинного республиканца». Если человек считает, что правительство должно отчитываться перед народом, если он считает, что с каждым человеком нужно обращаться как с личностью, если он требует, чтобы система образования отвечала за то, какие знания получают наши дети, – вот некоторые из моих критериев. Свою речь я подвел к призыву вернуть Джорджа Буша‑младшего в Белый дом еще на один срок и начал скандировать: «Еще на четыре года! Еще на четыре года!» Весь зал дружно присоединился ко мне. Мое выступление было встречено бурными овациями.
Юнис и Сардж, смотревшие съезд по телевизору, на следующее утро вместе с нами с Марией завтракали в гостинице. Юнис запали в душу мои слова. «Ты изложил все так, что я получаюсь самой настоящей республиканкой», – пошутила она.
В Калифорнии мои политические противники попытались представить меня как задиру, отчасти вследствие моей популярности. Однако в течение всего первого года я всячески старался задобрить законодателей, призывая их работать вместе. Я звонил их матерям, чтобы поздравить с днем рождения. Приглашал их поболтать в свою палатку для курения, установленную в атриуме напротив моего кабинета. Эта палатка была размером с уютную гостиную, обставленная удобными креслами; увлажнитель воздуха, коробка для хранения сигар на столе со стеклянной столешницей, лампы, искусственный газон на полу. На стенах были фотографии, подвешенные на проволоке, закрепленной на металлическом каркасе. Я установил эту палатку, чтобы курить сигары (поскольку в Калифорнии курение в общественных зданиях запрещено), однако ее прозвали «шатром для заключения сделок».
Особое внимание я обратил на глав обеих палат – Джона Бертона, временно исполняющего обязанности президента сената штата, и Херба Уэссона, спикера законодательной ассамблеи. Джон, вспыльчивый демократ из Сан‑Франциско, бойкотировал мою инаугурацию. Он носил пышные седые усы и круглые очки в стальной оправе. При первой встрече Джон едва соблаговолил пожать мне руку. И тогда я прислал ему цветы. Когда мы познакомились поближе, выяснилось, что у нас много общего. Джон немного знал немецкий язык, поскольку в армии служил в части, расквартированной в Европе. (Он восторгался австрийским дипломатом девятнадцатого столетия Меттернихом.) Мы с ним часто спорили, особенно первое время. Однако впоследствии мы обнаружили, что по таким главным социальным вопросам, как страховая медицина и опека несовершеннолетних, наши взгляды совпадают, и мы дошли до того места, когда можно уже было заявить: «Забудем о публичных стычках; лучше будем искать то, над чем можно работать». Мы эффективно работали вместе и даже подружились; Джон частенько заглядывал ко мне в палатку, просто чтобы угостить меня яблочным штруделем и попить со мной кофе.
Херб Уэссен, спикер ассамблеи, был общительным уроженцем Лос‑Анджелеса пяти футов пяти дюймов роста. Он постоянно шутил, действительно ли во мне шесть футов два дюйма, как указано в биографии. Я отвечал ему тем, что называл «моим Дэнни Де Вито», а еще я подарил ему подушку, чтобы он казался выше, когда сидел в кресле. Я не успел познакомиться с ним так же близко, как с Бертоном, поскольку его парламентский срок уже подходил к концу. Его преемник, бывший профсоюзный вождь Фабиан Нуньес, также выходец из Лос‑Анджелеса, со временем превратился в моего ближайшего союзника среди демократов.
У меня также установились прочные отношения с новым главой республиканского меньшинства в ассамблее Кевином Маккарти. Это был энергичный тридцатидевятилетний выходец из Бейкерсфилда. В его избирательный округ входила долина Антелоп‑Вэлли, где должен был быть возведен мой аэропорт для сверхзвуковых самолетов. Свое первое дело – маленькую закусочную – Кевин открыл в возрасте девятнадцати лет, чтобы оплачивать обучение в колледже, и мы с ним сразу же нашли общий язык. В настоящее время он является партийным организатором республиканского большинства в Палате представителей Конгресса Соединенных Штатов.
Наладив отношения с законодателями, я уже без труда представил на рассмотрение свои предложения реформ. Были достигнуты определенные соглашения, что явилось хорошим началом. Однако, перепробовав различные способы, я убедился в том, что главным моим рычагом является референдум. Благодаря своему высокому рейтингу, я всегда мог пригрозить обратиться напрямую к избирателям и тем самым заставить законодателей сделать то, на что они иначе никогда не пошли бы.
Именно так нам удалось покончить с бременем системы компенсационных выплат наемным работникам. В своей предвыборной программе я поставил это одним из первых пунктов, поскольку подобная система отравляла нашу экономику и вынуждала бизнес уходить из штата. Как и во всех других штатах, в Калифорнии работодатели обязаны обеспечивать страхование своих рабочих, чтобы покрывать медицинские расходы и компенсировать заработную плату тем, кто получил производственную травму. Однако в Калифорнии по сравнению со средним показателем по стране страховые премии удвоились. Как это произошло? В основном из‑за того, что законы были написаны демократами настолько размыто, что это открывало простор для злоупотреблений. Я знал одного парня, который сломал ногу, катаясь в выходные на горных лыжах. Он не стал торопиться и обратился к врачу только в понедельник после работы. «Я сломал ногу на работе», – не моргнув глазом заявил он. И когда работодатели пытались оспаривать такие ложные заявления, рабочие неизменно одерживали верх. Еще я познакомился в тренажерном зале с другим парнем, который выполнял приседания со штангой весом четыреста фунтов. «Я на больничном», – сказал он.
– Что ты имеешь в виду? – изумился я. – Да ты берешь вес больше, чем я!
– Должен же я содержать свою семью, – сказал парень.
Профсоюзы, юристы и врачи продавили такие законы, что работник мог лечить любые заболевания, в том числе и не связанные со своей работой, и получать полную компенсацию платы за медицинские услуги. Это привело к системе неограниченного бесплатного здравоохранения, при котором за любое заболевание платил частный сектор. Для демократов эта лазейка открывала путь к заветной цели. Джон Бертон как‑то так прямо и признался мне: «Компенсация больничных листов – это наш вариант всеобщего здравоохранения». Другими словами, закон был написан так, чтобы его нарушать.
Я стал экспертом в этом вопросе благодаря тому, что Уоррен Баффет занимался страхованием, и он говорил мне, как закон о компенсациях разоряет Калифорнию, еще задолго до того, как я решил принять участие в выборах. Мои союзники в деловом сообществе подготовили предложение, которое, в случае принятия его на референдуме, должно было положить конец всему этому. Это предложение было гораздо жестче законопроекта, который я параллельно проводил через законодательное собрание, – оно больше отнимало у рабочих. Но именно в этом и заключался стратегический замысел. Если наемные работники, адвокаты и врачи испугаются предложения, они, возможно, согласятся на более щадящий законопроект.
Я вовсю спекулировал этим предложением. Как только переговоры с законодателями заходили в тупик, я уезжал из Сакраменто и отправлялся по штату собирать подписи в поддержку референдума.
Этот план принес свои результаты. Демократы и профсоюзы, перепугавшись, согласились пойти на уступки, которые должны были позволить работодателям сэкономить большие деньги на страховых премиях. Однако демократы были страшно недовольны идеей референдума, поэтому они всячески затягивали переговоры, предлагая все новые поправки каждый раз, когда я показывал им новый мешок с подписями. Соглашения мы достигли только тогда, когда количество подписей в поддержку референдума достигло миллиона – что было уже достаточно для его проведения. Мой рычаг сработал. Благодаря нашим реформам страховые премии в течение следующих нескольких лет сократились на 55 процентов, и за первые четыре года в бизнес Калифорнии вернулось 70 миллиардов долларов.
И все же сам бюджет по‑прежнему оставался разбитым. Однако когда я направил предложение на 103 миллиарда долларов на следующий финансовый год, который начинался 1 июля 2004 года, законодатели потратили целый месяц на бесплодные споры, и бюджет так и не был принят к назначенному сроку. Наступило 1 июля, прошла неделя, затем еще одна. Я обещал избирателям, что именно этого никогда не будет, – и внезапно вспомнил, что все мои предшественники в один голос предостерегали меня в день моей инаугурации, что бо́льшую часть лета мне придется потеть в Сакраменто. Убедившись в том, что рискую оказаться в той же ситуации, я воспользовался своим высоким рейтингом и обратился напрямую к народу. Выступая перед несколькими сотнями посетителей торгового центра в Южной Калифорнии, я заявил, что наши законодатели являются частью политической системы, которая «устарела, потеряла форму, недоступна и определенно не поддается контролю. У них не хватает духу выйти к вам и признаться: «Я не хочу представлять ваши интересы. Я хочу представлять интересы профсоюзов и адвокатов».
Я не жалею о том, что высказал все это. Однако следующей фразой я уже перегнул: «Я называю таких людей «мужиками в юбках». Они должны сесть за стол и принять бюджет».
Разумеется, выражение «мужики в юбках» сорвалось у меня с языка случайно. Это была та самая гневная импровизация, которой всегда опасалась моя команда. Моя шутка вызвала громкий смех. Толпа поняла, что я ссылался на комедийную передачу «Субботний вечер в прямом эфире», действующими лицами которой были Ганс и Франц[39]. Я также призвал избирателей стать в день выборов «терминаторами» и вышвырнуть вон законодателей, выступающих против моего бюджета.
Мои язвительные остроты вызвали бурю возмущения во всех средствах массовой информации. Меня обвиняли в том, что я женоненавистник, враг гомосексуалистов, несдержанный на язык и просто грубиян. Самая суровая критика прозвучала со стороны спикера ассамблеи Нуньеса, сказавшего: «Подобные заявления не должны срываться с уст губернатора». Он добавил, что его тринадцатилетняя дочь, которая встречалась со мной и которой я понравился, пришла в ужас, услышав подобные высказывания.
В каком‑то смысле Нуньес был прав. Избиратели выбрали Арнольда, и одержать победу, в частности, мне помогли киношный жаргон и дерзкие высказывания. Но теперь, попав в Сакраменто, я уже представлял народ и не мог оставаться просто Арнольдом. Я должен был работать вместе с законодателями, согласно конституции являвшимися частью системы, и унижать их было нельзя.
К тому же, было глупо настраивать законодательную власть против себя. Губернатор не может принимать законы, он может только их утверждать или отвергать. Принимать законы должны законодатели. Поэтому если хочешь, чтобы законодательная власть превратила твое видение будущего штата в реальность, зачем ее оскорблять? Да, можно нажать на законодателей, пристыдить их, продемонстрировать избирателям, что они не выполняют свою работу. Однако все это можно сделать, и не называя их шлюхами.
Я решил, что если хочу свершить великие вещи, мне нужно усвоить навыки дипломатии. Мне необходимо более осторожно выбирать выражения, выступая с публичными речами, – не только подготовленными заранее, но и теми, что произносятся экспромтом. Разумеется, продержался я недолго – и скоро снова разинул свою пасть.
Став первой леди штата, Мария решила превратить съезды Ассоциации женщин Калифорнии – мероприятие, которое устраивалось с середины восьмидесятых годов, – в общенациональное событие. В декабре 2004 года десять тысяч женщин собрались в Конвенционном центре в Лонг‑Бич на однодневную конференцию, посвященную теме «Женщины как архитекторы перемен». В конференции принимали участие видные деятели бизнеса и общественной жизни Калифорнии, а также такие знаменательные фигуры, как королева Иордании Нур и Опра Уинфри.
Поскольку официально организация именовалась Ассоциация женщин и семей при губернаторе Калифорнии, я, совершенно естественно, открывал конференцию. Я пошутил, что в кои‑то веки мне предстоит «быть прелюдией к Марии». Только я начал свою тщательно подготовленную речь, отмечающую вклад женщин в Калифорнию, как в проход выскочила группа протеста. Развернув плакат, женщины начали скандировать: «Уменьшение нагрузки спасает человеческие жизни!»
Как оказалось, это были члены профсоюза медсестер, обозлившиеся на меня за то, что я приостановил предложенный администрацией Грея Дэвиса законопроект, определяющий, что в больницах одна медсестра обязана обслуживать пять больных вместо шести. Большинство присутствующих даже не заметили этот инцидент, однако телекамеры выхватили крупным планом то, как служба охраны выпроваживает из зала пятнадцать женщин. Выходка медсестер вывела меня из себя. Если они обозлились на меня, зачем портить мероприятие, устроенное Марией? Обратившись к залу, я сказал: «Прошу вас, не обращайте внимания на эти голоса. У них свои корыстные интересы. А тем, у кого свои корыстные интересы, не по душе мое пребывание в Сакраменто, поскольку я хорошенько надавал им по заднице. – Затем я добавил: – Но они мне все равно нравятся».
Большая ошибка. Во‑первых, насмешка над протестующими оскорбила Марию. А во‑вторых, профсоюз медсестер посчитал мои слова поводом для объявления войны. В течение многих месяцев после этого каждый раз, когда я появлялся на людях, меня встречали пикеты скандирующих медсестер.
В верхнем ящике стола в рабочем кабинете я хранил перечень десяти важнейших реформ, которые я обещал провести в случае своего избрания губернатором. Я понимал, что без определенной конфронтации не обойтись, поскольку я бросал вызов могущественным профсоюзам, находившимся под контролем демократов, которые бессовестно наживались за счет штата. Первые строчки в списке занимали такие злоупотребления, как прием на работу посредственных учителей, непомерно высокие пенсии госслужащих и «политическая география», перекройка избирательных округов с целью защиты выборной элиты.
Однако главным была вопиющая необходимость бюджетной реформы. Даже несмотря на то, что мы в конце концов приняли на 2004 год сбалансированный бюджет и экономика штата начала оживляться, существующая система была нефункциональной. В то время как по расчетам доходы в 2005 году должны были вырасти на 5 миллиардов долларов, расходы должны были увеличиться на целых 10 миллиардов, и все из‑за нелепой формулы формирования бюджета, требовавшей роста расходов независимо ни от чего. В разгар бума электронных технологий демократы приняли этот закон, чтобы угодить профсоюзам госслужащих. И что больше всего бесило меня, Калифорния снова начинала скатываться в опасную зону. В 2005 году нам грозил новый многомиллиардный бюджетный дефицит. И без фундаментальных перемен этот дисбаланс должен был калечить бюджет штата из года в год.
Но теперь у меня в качестве образца для подражания была борьба с порочной системой компенсационных выплат наемным работникам. Пригрозив референдумом, я вынудил противную сторону пойти на переговоры и достигнуть соглашения. Так почему бы не прибегнуть к той же самой стратегии, чтобы провести более масштабные реформы? Я был окрылен этим успехом, а также тем, что нам удалось добиться в вопросе финансирования восстановления экономики. С сознанием выполненного долга мы с моим штабом в последние месяцы 2004 года сели за разработку новых предложений, которые предполагалось выдвинуть на референдум.
В области реформы системы образования мы хотели принять закон, позволяющий избавляться от посредственных учителей. (В настоящее время таких педагогов не увольняли и не отправляли переучиваться, а просто переводили из одной школы в другую; эта чехарда называлась «танцем лимонов».) В бюджетной политике мы хотели помешать штату тратить деньги, которых у него нет, и избавиться от автоматического увеличения расходов на образование. Также мы собирались изменить систему начисления пенсий госслужащим, приблизив ее к современной программе 401 (к)[40], принятой в частном секторе. И мы хотели ослабить влияние профсоюзов на законодательную власть, потребовав от них предварительно получать согласие своих членов перед тем, как использовать свои фонды для финансирования политических кампаний. Возможно, наивно было надеяться на то, что мы сможем многого добиться, однако после первого года в губернаторской должности мой природный инстинкт требовал и дальше биться изо всех сил, выполняя данные избирателям обещания.
Эти предложения со временем стали известны как моя программа реформ. Обнародовав их в январе 2005 года, я сказал законодателям: «Друзья мои, пришло время выбирать… Я каждое утро просыпаюсь с желанием исправить дела здесь, в Сакраменто. И сегодня я вас прошу: помогите мне их исправить». Я торжественно провозгласил 2005 год годом реформ в Калифорнии. Однако в тот момент я еще не сознавал в полной мере, что моя риторика будет воспринята как нечто уж совсем неподобающее. По сути дела я объявил войну трем наиболее влиятельным в штате профсоюзам госслужащих: профсоюзам охранников тюрем, учителей и госчиновников. Те, кто слышал мою речь, впоследствии сказали мне, что это была либо безумно‑блестящая стратегия, нацеленная на то, чтобы опустошить военные арсеналы профсоюзов накануне следующего года выборов, либо просто безумство – политическое самоубийство.
Я не сразу понял, какую большую ошибку совершил. Свою программу я представил так, что все профсоюзные заправилы подумали: «Ого! Это уже совершенно другой Арнольд. Нам нужно мобилизовать все свои силы». До сих пор профсоюзы госслужащих не собирались ввязываться в бой. Их можно было убедить сесть за стол и достигнуть приемлемого соглашения. Вместо этого я устроил им Перл‑Харбор – дал мотивацию объединиться и начать войну.
К медсестрам, пикетирующим все мои появления на людях, быстро присоединились учителя, пожарные и полицейские. Всякий раз, когда я приезжал на какое‑либо мероприятие, они уже ждали меня, с плакатами и колокольчиками, кричали и скандировали лозунги. Профсоюзы образовали коалиции вроде Альянса за лучшую Калифорнию и начали вливать миллионы долларов в рекламу на телевидении и радио. В одном ролике пожарный рассуждал о том, что моя пенсионная реформа ограбит вдов и сирот, потерявших кормильца. В другом учителя говорили, что разочаровались во мне, после того как я попытался взвалить проблемы бюджета Калифорнии на плечи детей.
Меня удивило то, как жарко проходили эти протесты, однако реформы были слишком важны, и отступать было нельзя. «Наши двери будут открыты двадцать четыре часа в сутки для любого демократа, готового сесть за стол переговоров. Однако до сих пор никто не проявлял такого желания, и мы не можем ждать до бесконечности». Я начал ответную рекламную кампанию, опровергая наиболее лживые утверждения профсоюзов и напоминая избирателям о том, что Калифорния нуждается в переменах. В одном ролике я беседовал с людьми, стоящими в очереди в кафе, и просил их «помочь изменить Калифорнию так, чтобы можно было ее восстановить».
Но если тебя заподозрят в нападках на учителей, пожарных и полицейских, твоя популярность получает хорошую взбучку. Мой рейтинг рухнул, словно сраженный наповал, с 60 процентов в декабре до 40 процентов весной. Опросы общественного мнения также показали, что многие избиратели недовольны тем, что, на их взгляд, я потихоньку превращаюсь в еще одного политикана из Сакраменто, ввязываюсь в межпартийные распри, которые в конечном счете лишь приведут к полному параличу власти.
Провозглашенная мною кампания «Год реформ» вызывала крайнее неодобрение Марии. Кеннеди и Шрайверы всегда были близки к наемному труду, и вот я предпринимал шаги, направленные против него. Мария дистанцировалась от меня. Я чувствовал перемену. Вместо товарища, который меня поддерживал, вдруг появился совершенно нейтральный наблюдатель. «Я больше не собираюсь обсуждать эти вопросы на людях», – заявила мне Мария.
Несмотря на наши различные взгляды, до сих пор наши семейные отношения никогда не омрачались политикой. На мой взгляд, я вовсе не выступал против наемного труда – просто пытался разобраться с теми проблемами, с которыми столкнулась Калифорния. Когда Тедди в 2000 году вел кампанию по переизбранию в Сенат на седьмой срок, мы с Марией поддержали его, устроив у себя дома прием с участием пятисот человек. Все влиятельные лидеры американских профсоюзов присутствовали там, выбивая из Тедди в обмен на свою поддержку всяческие уступки, и впоследствии они прислали нам с Марией любезные письма с выражением благодарности. Помню, я ходил по лужайке, здороваясь с гостями, и думал: «Нет ничего страшного в том, что я принимаю всех этих профсоюзных лидеров у себя дома». Профсоюзов много – объединяющих слесарей, мясников, плотников, каменщиков, водопроводчиков, рабочих цементных заводов, – и у меня всегда были хорошие отношения с ними. Но сейчас меня выводила из себя беззастенчивая наглость профсоюзов госслужащих.
Наступило лето, и я выполнил свою угрозу отдать вопрос на рассмотрение непосредственно избирателей в том случае, если демократы и их сторонники не сядут за стол переговоров. Воспользовавшись своим правом губернатора, я назначил на ноябрь специальные выборы, посвященные предложенным мною реформам. Это увеличило давление на Марию. Она стала получать письма и телефонные звонки от профсоюзных лидеров со всей страны, требовавших от нее: «Лучше поговорите об этом с Арнольдом». Мария исправно докладывала мне обо всех таких письмах и звонках, но никогда не спорила с тем, что эти требования справедливы.
Она также вынуждена была защищать меня перед Юнис и Сарджем. Родители спрашивали ее: «Неужели он действительно должен идти против наемного труда? Неужели ему действительно нужно быть таким жестким? Почему он не обращается так же жестко и с бизнесом?»
«Арнольд пытается разобраться с дефицитом в пятнадцать миллиардов долларов, а профсоюзы требуют дополнительных денег, – пробовала объяснить Мария. – И в своей избирательной кампании он обещал реформы, которые сейчас и пытается провести. Конечно, профсоюзы этим недовольны! Мне понятна ваша позиция, но я также понимаю заботы Арнольда». Она чувствовала себя крайне неуютно, оказавшись под перекрестным огнем.
У меня тоже постоянно звонил телефон. Крупные бизнесмены и консерваторы твердили мне: «Мы понимаем, что эти Кеннеди пытаются уговорить вас пойти на попятную, но помните, что мы должны несмотря ни на что продолжать битву». Мысль о том, что я живу в одном доме вместе с врагом и сплю с ним в одной постели, приводила их в бешенство. Можно было буквально услышать мысли ультраправых: «Твою мать, да это все равно как если бы Калифорнию прибрал к рукам Тедди!»
А за кулисами переговоры продвигались судорожными рывками. Мне приходилось очень трудно, не только из‑за яростных нападок профсоюзов, но и потому, что многие члены моей команды не соглашались со мной. Пэт Клэри и другие ветераны‑республиканцы скептически относились к нашим шансам усадить профсоюзы за стол переговоров и требовали проводить более твердую линию. Казалось, они рвались в политическую драку еще больше меня.
Вместо того чтобы с ними спорить, я обошел их стороной и начал действовать лично, встречаясь с глазу на глаз с лидерами профсоюза учителей, бывших моими союзниками во время кампании за программу внеклассных занятий, хотя теперь казалось, что это было целую вечность тому назад. Я наводил мосты к профсоюзам полицейских и пожарных, с которыми также успешно работал в прошлом. И я заручился содействием своего друга Боба Хертцберга, бывшего спикера ассамблеи, демократа, чтобы он устроил тайную встречу со спикером ассамблеи Фабианом Нуньесом.
Все эти переговоры принесли результаты, особенно встреча с Нуньесом, которая состоялась не в Сакраменто, а во дворе моего дома. Моей целью была выработка компромиссных мер, что позволило бы избежать референдума. После чего я собирался снимать одно за другим свои предложения с референдума, работая с законодателями по осуществлению реформ, или заменять их на компромиссные варианты предложений, согласованные со всеми сторонами.
Государственный секретарь Брюс Макферсон, республиканец, предупредил нас, что крайним сроком для внесения исправлений в предложения на референдум является середина августа. Этот срок подошел, и мы с Фабианом уже были близки к тому, чтобы заключить соглашение. Однако у нас на пути еще оставались два препятствия. Некоторые профсоюзы продолжали упрямиться, хотя я и готов был пройти им навстречу больше половины пути. Не сомневаюсь, их политические советники указывали на результаты опросов общественного мнения и спрашивали: «Зачем идти на компромисс сейчас, когда можно будет сокрушить его на специальных выборах?» Профсоюзы уже истратили 160 миллионов долларов на кампанию против меня; они ощутили вкус крови. Внезапно львы увидели, что могут сожрать укротителя. Щелчок бича их больше не пугал.
Вторая проблема заключалась в моем штабе, который по‑прежнему не верил в то, что профсоюзы когда‑либо заключат соглашение. Мои помощники также считали, что я поставил перед собой столько задач, что просто физически не успею их выполнить в срок. Мне повторяли, что правительства так не работают: вперед так быстро никто не идет. Мы с Фабианом неслись во весь опор, стремясь заключить соглашение вовремя, чтобы можно было отменить специальные выборы. После переговоров, продолжавшихся целые сутки, мы пришли к соглашению, – но тут государственный секретарь оглушил нас известием о том, что уже слишком поздно: законодатели не успеют проголосовать за законы до того, как настанет срок рассылать по почте бюллетени тем избирателям, которые находятся за пределами штата. Специальные выборы состоятся; обратного пути уже не было.
Специальные выборы привлекли внимание профсоюзов госслужащих всей страны. Не успел я опомниться, как о них уже написали «Нью‑Йорк таймс», «Вашингтон пост» и «Уолл‑стрит джорнал», а вскоре эту тему подхватила и зарубежная пресса. Это была самая большая политическая сенсация, рожденная в Калифорнии, после отзыва Грея Дэвиса, но только сейчас испытанию подвергалась уже моя власть. Я не рассчитывал на такую грандиозную схватку, однако в определенном смысле я был даже этому рад. Нам предстояло продемонстрировать американскому народу, как далеко готовы пойти профсоюзы, отстаивая свои интересы, даже если их дело было несправедливым.
Приехав в августе в Хайянис‑Порт, где гостили Мария и дети, я встретился с Тедди Кеннеди.
– Если ты хочешь, чтобы я переговорил с главами общенациональных профсоюзов или принял еще какое‑нибудь участие, – предложил он, – дай мне знать.
– Передайте им: я знаю, что они посылают деньги в Калифорнию, чтобы разгромить меня и мои предложения, – сказал я. – Попытайтесь успокоить их и объясните, что перемены неизбежны. И не только в Калифорнии, но и в каждом штате. Мы не можем и дальше продолжать обеспечивать эти крупные обязательства, когда у нас стало меньше денег.
Я постарался провести кампанию в поддержку своих предложений как можно лучше, однако нас буквально захлестнула рекламная кампания наших противников. Ассоциация учителей Калифорнии заложила здание своей штаб‑квартиры в пригороде Берлингтона, чтобы выручить дополнительные десять миллионов долларов на нападки на меня. Все радиостанции были заполнены рекламными объявлениями с жалобами на то, что дела в Калифорнии стали еще хуже. Специальные выборы превращались в референдум о доверии мне. Арнольд не сдержал свои обещания. Арнольд подводит детей. Арнольд подводит стариков. Арнольд подводит бедных. Ассоциация расставила по всему штату рекламные щиты, гласившие: «Арнольд Шварценеггер – не тот, кем мы его считали». Профсоюз даже пригласил таких голливудских звезд, как Уоррен Битти и его жена Аннетта Бенинг, а также режиссер Боб Рейтер, принять участие в кампании против меня.
Мы также агрессивно собирали средства. Мы тратили деньги из резерва, отложенного на мою потенциальную избирательную кампанию 2006 года, и я даже внес восемь миллионов долларов из своего кармана. Но хотя нам удалось собрать 80 миллионов долларов, мы не могли противостоять деньгам профсоюзов. В конечном счете обе стороны потратили свыше 250 миллионов долларов, тем самым превратив этот референдум в самые дорогие выборы в истории Калифорнии.
В моей жизни бывали поражения хорошие и плохие. Хорошее поражение – это неудача, которая, тем не менее, еще на шаг приближает тебя к конечной цели. Таким было мое поражение Серхио Оливе на первых состязаниях за титул Мистер Олимпия в 1969 году, поскольку я мог положа руку на сердце сказать, что сделал все возможное, готовясь к ним. Я правильно питался, принимал все необходимые пищевые добавки, занимался по пять часов в день, отрабатывал позы, выработал необходимый психологический настрой, – и я был в лучшей форме, чем когда‑либо прежде. У меня даже был лучший загар. И хотя победу одержал Серхио, я знал, что сделал все возможное и на следующий год вернусь еще более сильным.
Однако это поражение было совсем другим. Оно причинило настоящую боль. Оно было сродни тому, как я проиграл Фрэнку Зейну в Майами, когда только приехал в Америку: я отправился на крупное первенство самонадеянным и неподготовленным. Когда я проиграл в тот раз, винить в этом я мог только себя одного. И вот сейчас я обещал избирателям решить все их проблемы, но вместо этого истощил их терпение, заставив их всего через двадцать четыре месяца после досрочных выборов снова идти на избирательные участки и разбираться в новых предложениях. Я переложил груз решения проблем на них, в то время как они хотели, чтобы этим занялся я. Даже Мария пожаловалась на то, что вряд ли сможет ознакомиться со всеми материалами, чтобы принять осмысленное решение по поводу моих предложений. Выбирая меня, избиратели думали, что получают диетическую таблетку. Вместо этого я попросил их прийти в пять часов утра в тренажерный зал и выполнить пятьсот отжиманий.
Еще до дня голосований я понял, что был неправ. Как‑то раз в конце октября я сидел в джакузи во внутреннем дворе нашего дома, курил сигару, смотрел на огонь и думал. Я вспомнил, как встретился с отцом пожарного, погибшего в огне. Я сказал ему: «Это ужасная трагедия. Если я могу вам чем‑нибудь помочь, дайте знать». А он ответил: «Если хотите сделать что‑нибудь для меня, сделайте это в память о моем сыне. Пожалуйста, когда вы будете в Сакраменто, прекратите войну». И вот теперь его слова звучали у меня в ушах.
Я заставил себя взглянуть правде в глаза. Провал моих предложений был обусловлен не только кознями профсоюзов. Я занял слишком непримиримую позицию, я излишне торопился, и я на самом деле не прислушался к голосу народа. Мы откусили чересчур большой кусок. И это ударило по нам самим.
Больше того, борьба за проведение реформ поставила под угрозу другие серьезные обязательства, которые я принимал на себя, баллотируясь в губернаторы: оживление экономики Калифорнии и возрождение нашего штата. Я повел свой штаб в битву, проигранную заранее, и можно было видеть, какое впечатление это произвело на моих помощников. У меня была хорошая команда, особенно если учесть, что собрались мы в безумной спешке досрочных выборов. Эти люди помогли мне одержать важные победы первого года. Но угроза поражения программы реформ вызвала растущее чувство обреченности. Моральный дух неуклонно падал. Кое‑кто начинал подыскивать новое место работы. Появились утечки в прессу. Своими действиями одни сводили на нет усилия других.
Мы совершали ошибки не только за кулисами, но и на людях. На пресс‑конференции, созванной для продвижения реформы системы образования избирательных округов, мои помощники поставили меня не в то место. Это мероприятие должно было пройти на границе двух округов, перекроенных в результате «политической географии», и мы решили подчеркнуть это обстоятельство, протянув ярко‑оранжевую ленту прямо через жилой район, – вот только выяснилось, что настоящая граница проходит в нескольких кварталах в стороне.
Все это увеличивало давление на Пэт. Она устала от борьбы. «Когда придет время, я уйду, – заявила она. – Я хочу вернуться в частный сектор, и тебе придется искать кого‑нибудь другого».
Тогда я ответил: «Что будет с референдумом, то будет. Мы переждем немного, чтобы все перевели дух, но затем настанет пора действовать. Мне нужно будет пригласить новых людей». Пэт согласилась.
Опросы общественного мнения оказались точны. 8 ноября 2005 года стало полной катастрофой. Все четыре моих предложения, выдвинутых на референдум, не прошли. Избиратели отвергли самое главное из них, о бюджетной реформе, с огромным перевесом в 24 процента голосов. Вечером после голосования Мария стояла рядом со мной. Я поблагодарил избирателей за то, что они пришли к урнам, в том числе и тех, кто проголосовал против моих реформ. Я пообещал встретиться с лидерами демократов и найти точки соприкосновения. Вскоре после этого на телевизионной пресс‑конференции я сказал, что не хочу, чтобы мой штаб винили в моих ошибках: «Крайняя инстанция – это я. Я полностью принимаю на себя всю ответственность за этот референдум. Я полностью принимаю на себя всю ответственность за его провал».
Я обещал, что борьба закончилась, и следующий год начнется на другой ноте.
– Конец работы –
Эта тема принадлежит разделу:
Вспомнить все Моя невероятно правдивая история...
Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: Губернатор‑терминатор
Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:
Твитнуть |
Новости и инфо для студентов