Три рюмки водки

 

Благостное и непривычно трепетное состояние не покидало Марию Ивановну. Точно ей поменяли кровь и вместо мутной густой жидкости теперь по венам тек легкий бурлящий напиток. Она так и говорила подругам, которые в отсутствие Андрея звонили или наведывались, конечно, с подарками ей и ребенку:

– У меня в артериях циркулирует газированная вода с сиропом.

И даже ночные страхи с прорезыванием первых Петечкиных зубов не растворили количество сиропа. Тем более что утром Петя проснулся как ни в чем ни бывало – бодрый, активный, улыбающийся.

О, его улыбки! Именно ей предназначавшиеся! Ради таких улыбок можно было не тридцать, а сто лет терпеть горестное заточение.

В минуты отдыха Мария Ивановна читала и перечитывала книги, посвященные воспитанию детей. Это чтение доставляло ей удовольствие, многократно большее, чем проглатывание авантюрных романов, детективов или жемчужин российской и мировой словесности.

Мария Ивановна чувствовала зыбкость и ненадежность своего пребывания в квартире Андрея, который не выказывал пылкой любви к Петечке, хотя и всегда приходил на помощь в трудные минуты. Понимала, что приобретает интересное занятие и профессию – няня при малолетнем ребенке. Теперь не пропадет, ведь где‑то существует еще множество прекрасных детей, рядом с которыми она будет переживать душевные взлеты. Но никто и никогда не сможет сравниться с Петечкой! Заменить его или затмить. И более всего ей хочется увидеть, как он научится ходить, разговаривать, как усвоит азбуку и станет читать… Она уже знает, что можно в два года научить ребенка буквам, а в три – легко читать. У Петечки обязательно получится! Он поразительно пытливый и умный мальчик, сегодня долго рассматривал ножки стула, конечно, и на вкус пробовал.

Ей показалось, что она похорошела. Глупо и ни к чему, поздно подобным вещам радоваться, но зеркало в ванной по утрам показывало ей помолодевшее лицо. Морщины не исчезли, кожа не порозовела, а общее впечатление… Да и подруги заметили, радостно констатировали: Маша, ты двадцать лет сбросила!

Изменения, которые произошли с ней, повлияли на характер, точнее – на эмоциональные реакции, ставшие свободными, потеснившими извечную стеснительность. Андрей только вошел в дом, а она радостно и нетерпеливо ему выпалила:

– Два зубика на нижней челюсти! Показались! Вы представляете? И еще, как советуют педагоги, я Петю выпустила в свободное передвижение по квартире. Он легко уполз из комнаты в ванную, и там его потрясла стиральная машина. А из ванной на кухню…

«Энтузиазм мой глуп и неуместен, – подумала Мария Ивановна, глядя на Андрея, снимающего дубленку. – Как я неловка!»

Начав говорить на бравурных нотах, она постепенно понизила голос почти до шепота:

– Пол предварительно я, конечно, вымыла… Андрей, простите, мое ликование, очевидно, неуместно… Пахнет… чем‑то горелым…

– Это от меня. Как от партизана, несет костром.

– Костром?

– Читал, что в войну фашисты легко вычисляли партизан по запаху дыма.

– Дыма? – опять растерянно переспросила Мария Ивановна.

– Сейчас помоюсь, а потом нам нужно поговорить.

– Ужин готов, я накрою.

Вот и случилось то, чего она боялась. Сейчас ей укажут на дверь, и никогда больше она не увидит Петечки. Уж больно суровое лицо у Андрея. Вернулись старые страхи – перед мужчинами, загадочными и суровыми непонятными существами. Но хоть Мария Ивановна и ничего не смыслила в мужчинах, она догадывалась – Андрей из всех загадочных самый яркий представитель. Мужчина из мужчин, кремень, скала, айсберг.

Придержи слезы. Радуйся, что у Пети такой выдающийся отец, хорошие гены, отличная наследственность… Не плакать! Кажется, мужчины не выносят женских слез. Слышишь? Из ванной вышел, переодевается в комнате. Значит, можно ставить на стол тарелки с голубцами… хлеб нарезан, приборы и салфетки на месте… Чего не хватает? Мельницы с перцем, Андрей любит острое…

«Как быстро привыкаешь к хорошему, комфортному», – думал Андрей. Потребовались считаные дни, чтобы он привык приходить домой и получать горячий ужин, не мыть тарелок и не заботиться о чистоте в ванной и туалете. Мариванна отлично готовит, надо признать. А также вылизала его квартиру до стерильности, даже светлей стало из‑за чистых окон…

Андрей молча ел, невзгоды не убили аппетита. Мариванна сидела напротив и ковыряла вилкой в тарелке. Еще в начале их совместного бытия Андрей воспротивился раздельному питанию. «Вы не прислуга, поэтому давайте ужинать вместе».

– Не томите! – с мукой в голосе произнесла Мария Ивановна, когда он покончил с голубцами и налил себе чай. – Говорите! – заставила себя поднять голову.

– Мариванна… то есть Мария Ивановна!

– Называйте, как вам удобнее.

Ее имя и отчество в произношении Андрея почему‑то сливалось в одно целое, что могло не понравиться. Нет, оказывается, не обижается.

– Мариванна! В моей жизни произошли перемены. Коротко говоря, перед вами сидит банкрот.

По растерянному виду Мариванны Андрей понял, что она не въезжает в смысл. Поясним конкретно.

– Сегодня сгорело предприятие, на котором я работаю. Натурально сгорело, дотла. Эта квартира, – потыкал пальцем в пол, – моя машина, – показал на окно, – все куплено в кредит. Ежемесячно я должен отстегивать банку две трети зарплаты. Теперь этого делать не могу. Кроме того, в сейфе я хранил… – (Не признаваться же в безумных опасениях!) –…имел привычку хранить важные документы и наличные деньги. Все пропало. Осталось в кармане на один раз машину заправить. Такая петрушка.

Лицо Мариванны по‑прежнему оставалось недоуменным. Еще проще? Пожалуйста!

– Я не только не в состоянии платить вам хорошую зарплату, которую заявил, но и ту, что вы по непонятным причинам значительно снизили. Давайте выпьем водки? Махнем по рюмахе?

Андрей встал, достал из морозильника бутылку, из шкафчика рюмки, не услышал тихого Мариванниного: «Я не пью!», разлил водку.

– Ну что вы смотрите на нее как на отраву? – с досадой спросил Андрей. – Это лекарство от стресса. У вас стресс?

– Да.

– Лечимся. Погодите, закуска. Где‑то у меня были грибы маринованные.

– В холодильнике вторая полка сверху, у стенки.

– Точно, нашел. Берем две вилки, накалываем. Держите, Мариванна! Что‑то мне говорит, что вы не мастер водку потреблять.

– Даже не подмастерье.

– Объясняю. Выдохнуть и не дышать, опрокинуть рюмку, заесть грибком. Поехали?

– За что мы пьем?

– Тост? Чтоб им сдохнуть!

– Кому?

– Поджигателям и разрушителям человеческого счастья! Поехали!

Мария Ивановна послушно задержала дыхание, выпила и закусила грибком. Никаких вкусовых удовольствий! Обожгло пищевод, а в грибном маринаде был явный излишек уксуса.

– По второй! – скомандовал Андрей и разлил водку. – Теперь ваша очередь тост говорить.

– Пусть они прозреют и раскаются!

– Кто?

– Поджигатели и разрушители.

– Красиво звучит, но нереально. Хотя в тосте что главное?

– Что?

– После него можно идейно выпить. Грибочек‑то накалывайте. Поехали!

Мария Ивановна, крепясь и сдерживая отвращение, выпила вторую рюмку. Голова закружилась. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Сколь ни была Мария Ивановна обделена собственным опытом, но она знала по рассказам подруг, из книг и телевизионных передач, из преданий прабабушки про прадедушку, бабушки – про дедушку, маминым – об улетучившемся отце, что мужчины пьют, все они в большей или меньшей степени – алкоголики. И напившись, ведут себя непредсказуемым образом.

Но и сама она сейчас, после водки, неожиданно осмелела и потребовала у Андрея, наливающего по третьей, ответа:

– Ваши проблемы связаны только с материальными потерями? С тем, что вы обеднели?

– Этого мало? – горько усмехнулся Андрей. – Есть еще другие «радостные» события. Меня бросила любимая девушка…

Его лицо исказилось неподдельной мукой, Марии Ивановны в ответ – гримасой сострадания.

– Будь здорова, Маринка! – отсалютовал Андрей рюмкой. – Не кашляй!

И выпил, не дожидаясь собутыльницы.

Заплакал Петя, Мария Ивановна вышла и вернулась с ребенком. Посадила его на колени, лицом к Андрею. Мальчишка выглядел довольным, засунул палец и рот, да так глубоко, что кулачок оказался обхваченным губами.

– Гланды чешешь? – спросил Андрей. – Не подавись!

– Дю! – неожиданно ответил Петька, вытащил палец и снова затолкал в рот.

– Моя бабушка говорила, – вспомнил Андрей, – на кого Бог, на того и добрые люди. Не знаете этой поговорки? Синоним – пришла беда, отворяй ворота. На кого Бог зол, того и добрые люди не пожалеют. С него, – Андрей кивнул на Петьку, – все мои беды и начались.

– Возможен и противоположный взгляд. Ребенок вам дан как утешение в бедах.

– Откровенно говоря, Петька мне никто, не сын и не родственничек. Только по фальшивым документам родителем выступаю. Петьку мне подбросили нахальным образом…

Андрей рассказал, как в его квартире появился ребенок. Про дедушку и непутевую Петькину мать, про то, что анализ обязательно покажет его, Андрея, непричастность к зачатию этого малыша.

– Вы хотите сказать… – Мария Ивановна не могла подобрать слова для щекотливого вопроса, – с Петечкиной мамой у вас не было отношений, которые…

– Отношения как раз были, не отрицаю. Но это ничего не значит! – помахал указательным пальцем Андрей в ответ на молчаливое удивление Мариванны: если была интимная связь, то почему отрицать ее последствия?

– Стаканчик кофе, – тихо проговорила Мария Ивановна.

– Вы хотите кофе? – не расслышал Андрей.

– Нет, благодарю. Это из телевизора. Однажды смотрела передачу из зала суда, там родители делили ребенка, и отец сказал: если вы опускаете в автомат монету и он выдает вам стаканчик кофе, то чей это кофе? Ваш или автомата?

– Остроумно. Кстати, все эти передачи с якобы реальными героями – полная липа.

– Не может быть!

– Абсолютно точно! Пишутся сценарии, подбираются самодеятельные актеры. Желаете, вас устрою по знакомству?

– Боже упаси! Андрей, я только хотела сказать, что ребенок – не стаканчик кофе.

– Согласен. Это маленькая капризная фабрика по переработке пищи, с бесконечными отходами. Правильно, Петька?

– Дю‑дю.

– Вот видите, он согласен. Надо было спросить врача со «скорой», нельзя ли ребенку прорезать одновременно все зубы. Еще две‑три такие ночи, и я за себя не отвечаю. Мариванна, вы не выпили. Давайте подержу короеда, пока вы примете.

– Да я, собственно… Конечно, берите.

Она передала Петьку, которого Андрей устроил у себя на колене, но пить не торопилась, задумчиво вертела рюмку в руках. Андрей слегка дрыгал ногой, чтобы Петьке было веселее сидеть.

– Андрей! Если проблема заключается только в ваших временных материальных трудностях, то я могла бы предложить следующее. Сегодня звонила Ольга, ваша сестра. Она нашла квартирантов для меня. Бригада украинских рабочих. Они будут платить сто долларов в месяц и сделают полный ремонт в квартире через полгода из своих материалов. За этот срок готовы заплатить вперед, то есть шестьсот долларов. Вам этого хватит на первое время? Но, конечно, мне придется тут поселиться… Хотя в случае… возможном… если я… если вы… если я вам…. Словом, всегда могу некоторое время погостить у подруг при необходимости. Я Ольге отказала, а теперь думаю, что если вы согласитесь…

– Взаймы мне предлагаете?

– Нет, просто помощь… Хотя, конечно, да, в долг, но никаких обязательств по срокам выплаты.

Амплитуда подскоков Андреевой ноги все увеличивалась. Петьке не сиделось, он тянулся к опасным предметам, лежавшим на столе, – ножу, вилке, солонке и перечнице.

– Мариванна, спасибо! Тронут. Но знаете ли, я не жалую людей, мотивы поведения которых мне непонятны.

– Это вы обо мне?

– Вот именно. Вы не умалишенная и не блаженная, а ведете себя, как… как… – теперь Андрей не находил деликатного слова, заменяющего «чокнутая».

– Пожалуй, лучше отнести Петю в манеж. Десять минут с барабаном он гарантированно поиграет. А я вам расскажу о себе, если вы, конечно, не торопитесь.

– Некуда торопиться.

Андрей вспомнил попытку Ольги поведать о судьбе Мариванны, у которой сначала парализовало не то бабушку, не то дедушку. Но лучше слушать чужую скорбную исповедь, чем терзаться собственными несчастьями. Маринка не звонит!

Когда Мариванна вернулась, Андрей прежде всего попросил ее допить водку.

– Вид простаивающей наполненной рюмки режет мужской глаз.

– Правда? – изумилась Мария Ивановна, еще раз напомнив себе, что ничего не понимает в мужчинах.

Она забыла, когда нужно вдыхать и выдыхать, закашлялась, выпив водку. Андрей галантно налил ей в стакан воды.

Мария Ивановна никогда не рискнула бы жаловаться на судьбу, давно запретила себе это делать и запрет не нарушала. Во всем виноват хмель, развязавший язык. Она говорила и говорила, слова лились потоком, точно опрокинулась канистра, сломался замок и наружу потек ручеек жидкости секретного состава.

Но не плакалась она, не стремилась разжалобить Андрея, не давила на сочувствие. Просто рассказывала о прабабушке, бабушке и маме, о премудростях ухода за тяжелобольными, о маленьких победах, которые лишь замедляли приближение рокового и неизбежного поражения.

«Мать честная! – думал Андрей. – Тридцать лет беспробудного мрака, тошнотворной однообразности. Она хорошо говорит, все помнит, могла бы книгу написать. Только последний мизантроп стал бы читать подобную книгу».

Мария Ивановна рассказала о смерти последней из старух и опомнилась:

– Я вас заболтала. Не знаю, что на меня нашло.

– Все нормально. Правда, затрудняюсь ответить. Оскорбительно, мне кажется, выражать сочувствие не событию, а целой жиз… у каждого своя жизнь.

– Свою я выбрала сознательно и никогда об этом не жалела… почти не жалела. Еще два слова, Андрей. Я не сумасшедшая, не блаженная, и мотивы моего сегодняшнего поведения далеки от святой доброты. Скорее – продиктованы оголтелым эгоизмом.

– Мудрено звучит.

– Напротив, очень просто. Петенька для меня – источник большой благодати, оздоровления и даже… Мне кажется, – нетрезво хихикнула Мариванна, – я похорошела… внешне… Царица небесная, что несу! Это все водка…

«А действительно, у нее появилось лицо, – мысленно признал Андрей. – Сказать, что красавицей стала, – преувеличить. Но лицо из серой массы определенно проклюнулось. Была стенка, стал барельеф».

– Эгоизм‑то тут при чем? – спросил Андрей.

– При том, – оглядываясь на комнату, где колотил в развивающий барабан Петька, заплетающимся языком, как страшную тайну, проговорила Мариванна, – что я невольно стремлюсь заменить ребенку мать! Это возмутительно, чудовищно и подло! Никто не может заменить Петечке мать! Но я так его люблю!

«Даму развезло», – подумал Андрей. Она и сама это с ужасом признала:

– Совершенно пьяна, кошмар! Ноги не мои, в голове карусель.

Андрей хотел сказать, что любая замена Петечкиной мамы пойдет только на пользу малышу. Да и вообще, забирайте его, коль хочется. Я вам еще приплачу.

Приплатить ему было нечем. И слова «забирайте его» почему‑то вызвали внутренний протест.

– Что же делать? – вопрошала Мариванна, обхватив хмельную голову руками.

– Вам – идти спать.

– Но у нас еще купание и кормление. Слышите, наш маленький плачет?

– Сам справлюсь.

– Нет, – поднялась Мариванна, которую тут же отбросило к плите, – я должна приготовить смесь.

Андрей подхватил ее и поволок в комнату. Угораздило! Нашел с кем пить. Хотя Мариванна, забавная и смешная в подпитии, после исповеди и покаяния, безусловно, стала понятнее и по‑человечески ближе.

Он положил ее на тахту. Мариванна еще что‑то бормотала, рвалась маленького обихаживать. Андрей накрыл ее пледом, через минуту она заснула.

С Петькой в одной руке он вымыл ванну и наполнил, приготовил смесь, нашел чистые кальсоны, пардон, ползунки, и чепчик, искупал мальца. С удивлением поймал себя на том, что помнит все эти родительские хлопоты и исполняет почти автоматически. К положительным моментам отнесем также и то, что возня с младенцем отвлекала от мучительного ожидания звонка, от гипнотизирования телефонного аппарата.

Марина не позвонила, хотя телевизионная передача о чрезвычайных происшествиях давно закончилась.

Андрей положил Петьку на свою постель. Не в кроватку же его класть рядом с пьяной няней? Она не услышит, если Петька проснется.

Когда Андрею будет девяносто лет, когда появятся правнуки, когда на место трезвого рассудка заступит маразм и юмор сменится старческой сентиментальностью, может быть, он и расскажет, как спал в одной кровати с ребенком. Страшился его придавить и не злился, что эти страхи мешают крепкому сну. А от ребенка пахло теплой теплотой. По‑русски так не говорят. Теплота не пахнет, а теплая теплота – масло масляное. Но именно ее Андрей ощущал – вкусно пахнущую теплую теплоту. Грелся рядом с младенцем – маленьким живым калорифером.