Теплая квартира

 

Домой я звонила, чтобы услышать голоса Лики и Лешки. Они разорялись, кричали: «Алло! Говорите!» – но я молчала. Мне нечего было им сказать. Да и сами звонки были проявлениями слабости, которую я давила в себе, а окончательно справиться не могла. Я затаптывала ее, как угли пожара. Но под ногами были торфяники, огонь уходил вглубь, прятался и назавтра снова вырывался язычками пламени.

У меня было много аргументов в защиту собственного положения, как не самого отчаянного. Аргументы в избытке предоставила отечественная история, в которой если не война, то революция. Русские бабы пахали на коровах, рожали в поле, видели, как умирают их дети от голода, теряли любимых и мужей.

Молодые женщины, нецелованные девушки жили с сознанием, что никакого личного счастья не будет и впереди только работа на износ ради куска хлеба.

В свете этих трагедий я устроилась по‑царски.

 

* * *

 

Сотни, если не тысячи раз я слышала: Москва – это еще не Россия, в провинции люди живут очень тяжело. Но лучше один раз увидеть… И научишься радоваться тому, чего прежде не замечала. Например, теплу в доме.

– Нам повезло, – сказал Игорь, когда мы вошли в его квартиру, – наш дом относится к котельной ферросплавного завода. А через улицу дома «Стройдормаша».

В ответ на мой удивленный взгляд пояснил:

– Большую часть Алапаевска обогревают предприятия. Некоторые отключают обогрев за неуплату. Мало кто способен оплачивать тепло по нынешним тарифам, да и теплотрассы в аварийном состоянии.

– И как сибирской зимой, – спросила я, – живут те, кому не дают тепла?

– Так и живут, – просто‑обреченно ответил он. – В моей школе тоже проблемы. Сократили уроки до тридцати минут. Дети мерзнут, болеют. Наверное, на следующей неделе вообще отменим занятия. Но у меня дома тепло, правда? – снова с гордостью повторил он.

Градусов шестнадцать, определила я. Дома при такой температуре обязательно включаю электрокалорифер.

У Игоря маленькая двухкомнатная квартира с крохотной кухней и совмещенным санузлом. Ремонт давно не делался. Мебель куплена лет тридцать назад, когда выбрасывали добротную деревянную и покупали шкафы из полированного ДСП. Со временем полировка подернулась сеточкой трещин и помутнела. Дверцы шкафа, когда Игорь их открывал, громко скрипели.

Если бы я не знала, что здесь живет одинокий мужчина, решила бы, что квартира принадлежит женщине почтенного возраста. В серванте за стеклянными раздвижными дверцами – сервиз неполного комплекта и с щербатыми чашками, разномастные фужеры и рюмки, фарфоровые статуэтки, хрустальные салатник и конфетница. На стене ковер, диван и два кресла накрыты покрывалами, когда‑то плюшевыми, а нынче протертыми до матерчатой основы. Салфетками и скатертями накрыты все поверхности: сервант, телевизор, тумбочка, на которой он стоит, журнальный столик. На подоконнике большая ваза с искусственными цветами – под ней салфетка. Рядом деревянная скульптурная композиция борющихся медведей – под ней ажурная салфетка.

Во второй комнате кровать под покрывалом с бахромой и (тысячу лет такого не видела) в изголовье две подушки одна на другой, а третья сверху поперек с торчащими углами.

«Чего‑то не хватает для полноты композиции», – подумала я. И вспомнила. В херсонских домах Любиной родни так же тщательно заправляли кровати, но сверху на подушки еще набрасывали гипюровую круглую накидку.

Кроме кровати, здесь поместился небольшой письменный стол с лампой и двустворчатый шкаф для белья. Проход между мебелью – не шире лесной тропки.

Игорь хлопотал, накрывая на стол, нервничал, не знал, куда меня посадить.

– Тебе будет удобно на диване? Нет, лучше в кресло, я пододвину.

Он склонился, перенося кресло, и с лысины Игоря упало несколько длинных прядей. У него прическа, которую называют «внутренним займом», когда с одной стороны отращивают длинные волосы и укладывают их поперек головы, закрывая плешь. Сейчас редко такое встретишь. На лысых мода. Даже имеющие отличную шевелюру мужчины стригутся чуть не под нолик.

На «внутренний займ» я обратила внимание еще на вокзале. Ветер подхватывал прилизанные волосы, и они развевались в воздухе. Наверное, лысина у Игоря появилась давно, как и наивный способ ее маскировки. Выработалась привычка рукой ощупать голову, водрузить волосы на место и прибить их приглаживающим движением. Жест напоминал потешное детское самолюбование: гладит себя человек по голове и только не приговаривает:

«Хороший! Хороший мальчик!»

Фигура у него не мальчиковая, а, прямо сказать, бабья: широкие бедра и расплывшийся по талии живот, широким валиком нависающий над брючным ремнем.

Мы с Игорем ровесники. Но принять этот факт мое сознание отказывалось. Не могла я быть такой же старой, потрепанной, молью побитой, как он!

Не комплиментом, а констатацией истины восприняла его восклицания:

– Ты почти не изменилась, Кира! Такая же красавица!

И вместо того, чтобы поблагодарить за добрые слова, я согласно кивнула и предложила помощь в сервировке стола.

– Нет! Что ты! – замахал руками Игорь. – Все сам! Столько дней только и думаю, чем тебя угостить, какое меню предложить.

Меню состояло из вареной колбасы и сыра, порезанных полукругами и уложенных солнышком на тарелке. Банки шпрот на блюдечке. Грибов маринованных и соленых – по плошке (вот это здорово!). Квашеной капусты с клюквой и двух бутербродов с красной икрой. Меня заинтересовало: купил ли он банку икры и решил ограничиться двумя порциями, остатки ли это прежнего подношения, например благодарных родителей директору школы. Не продают же в Алапаевске икру чайными ложками! Не угадала!

– Бутерброды купил в ресторане, – сообщил Игорь. – Надеюсь, свежие.

– Спасибо! Очень трогательно! – поблагодарила я.

И мысленно призвала себя укротить столичный снобизм, прекратить выставлять отрицательные отметки человеку, от которого зависело мое существование.

– На горячее котлеты с картошкой и торт. То есть торт к чаю, конечно!

– Великолепно! – с пылким, хотя и совершенно неискренним энтузиазмом откликнулась я. – Очень люблю картошку.

– Горячее сразу принести или позже?

– Лучше сразу.

Он ушел на кухню и вернулся с двумя большими тарелками. На одной лежали четыре котлетки, на второй курилась парком пирамида вареного картофеля. Отлично! Картошка и грибочки – мне есть чем полакомиться.

– Выпьем, Кира? – Игорь достал из серванта рюмки, поставил на стол бутылку. – Коньяк! Пять звездочек!

– Вообще‑то я не пью…

– Чуточку! За встречу! Хоть пригуби!

– Хорошо! Садись уже, пожалуйста. Все прекрасно! Давай праздновать!

Игорь пригладил волосы, которые на сей раз были в полном порядке, и сел в кресло на противоположной стороне журнального столика.

– Дорогая Кира! – начал он пафосно и трогательно. – Многие годы я мечтал об этой встрече! Не надеялся, но мечтал! И вот мы встретились, ты приехала!

У него заблестели глаза от навернувшихся слез.

Игорь сбился, разводя руками в стороны, подыскивал слова.

– Давай выпьем! – пришла я на помощь. – За встречу! Негаданную и, дай бог, счастливую!

Пригубив рюмку, я поставила ее на стол. Игорь свою осушил. Не успела я разжевать и проглотить первый кусочек картошки, а Игорь снова наполнил рюмки, мне капнул, себе доверху. По тому, как он опрокидывал спиртное в рот, как торопился со следующей порцией, можно было судить, что выпить он не дурак.

– Дорогая Кира! – Он поднял рюмку. – Сегодня самый счастливый день в моей жизни! Он наступил! Ты здесь! Ты ко мне приехала! За тебя! Мою единственную и, не побоюсь этого слова, великую любовь!

Я поднесла рюмку ко рту и поставила на стол, Игорь выпил до дна. Незадержавшийся третий тост тоже начинался с «дорогая Кира» и прославлял чувства, которое мы (теперь уже почему‑то вместе) пронесли через годы.

От коньяка или волнения привыкший к низкой температуре Игорь раскраснелся. Ему было не холодно в одной рубашке. А я начинала постепенно коченеть. Ноги леденели. Если в квартире и было шестнадцать градусов, то на уровне потолка, а по полу отчаянно сквозило. Я уже шмыгала носом, который четко сигнализировал о подготовке к простуде. Только ее сейчас не хватало!

– Игорь! – попросила я. – Не мог бы ты мне дать что‑нибудь теплое на ноги? И заодно свитер или кофту?

– Ты замерзла? – удивился он.

– Очень! – призналась я. – Боюсь простудиться.

– Странно, но ведь у меня топят! Ты уверена, что тебе холодно?

– Абсолютно! Зуб на зуб не попадает!

– И окна на зиму у меня тщательно заклеены…

Он сидел и рассуждал, вместо того чтобы подняться и выполнить мою просьбу! Тогда я удивилась, а позже поняла: это стойкая черта характера.

Как говорит мой сын, системный сдвиг по фазе.

На любую просьбу, пусть самую незначительную, на микроскопическую жертву с его стороны Игорь отвечает долгим и тщательным разбором поступившего запроса. Чаще всего просьба удовлетворяется, превращаясь в его великодушное одолжение.

Но следующий раз хорошенько подумаешь, прежде чем просить.

Великая любовь вовсе не отрицает прижимистое занудство – и то и другое отлично сосуществуют в одном человеке.

Наконец я получила валенки и толстый шерстяной свитер. Жить стало веселее. В комиксах иногда рисуют мечты героев – в виде облачка над головой и картинки в нем. У собаки в облачке косточка, у рыбака громадная рыбина на крючке… Если бы имелся способ увидеть мое облачко в данный момент, то в нем крутился бы целый мультфильм. Вот я стою под горячим душем, потом закутываюсь в толстый махровый халат, иду в свою комнату, забираюсь под невесомое, но очень теплое пуховое одеяло, включаю лампу, беру книгу, мурлыкаю от удовольствия. Одна, в тепле и уюте!

После четвертого или пятого тоста, когда в бутылке почти не осталось коньяка, Игорь от слов любви перешел к ее физическому выражению.

– Кира, дорогая!

Он вскочил, подошел ко мне, склонился и обнял. Мой подбородок оказался на плече Игоря. В зеркало серванта я видела половину его туловища со спины – ноги и широкий зад. От Игоря пахло дешевым одеколоном. «Шипр» или «Тройной»? В детстве на основе этих одеколонов и гусиного жира мне делали компрессы, когда болела бронхитом.

Запах детских горячечных болезней! Как я ненавидела этот запах! Им несло из открытых дверей мужского зала в парикмахерской. «Мама, – спрашивала я, – зачем мужчины позволяют, чтобы от них пахло компрессами?»

После объятий пришел черед поцелуям. Игорь лобызал мою шею, двигался по кругу. «Бедный, – пожалела я, – наверное, очень неудобно стоять на прямых ногах, согнувшись! Хоть бы присел, еще радикулит заработает!»

Волосы у Игоря растрепались: «внутренний займ» покинул лысину и свалился длинными прядями на ухо.

Что делать, я не знала. Но долго этого выдержать не могла – точно. Игорь взял в руки мое лицо, прижался губами к моим губам.

О, горе мне! Цылодобово!

«Один, два, три…» – мысленно отсчитывала я секунды пытки. На счете «семь» застонала – не от страсти, естественно, от отвращения. Прежде всего – к себе самой. Игорь совершенно не правильно понял мою реакцию и усилил пыл по обсасыванию моих сомкнутых губ.

– Подожди! – Двумя руками я уперлась в его плечи и оттолкнула. – Игорь! Нам надо поговорить. Сядь, пожалуйста!

– Кирочка моя дорогая! – проговорил Игорь и с удовольствием подчинился.

Именно с удовольствием! Или с облегчением?

То ли спина устала, то ли… Да! Не так уж велика была его страсть не в платонической, а в эротической части. Пусть мой сексуальный опыт невелик. Но я отлично знаю: возбужденный и влюбленный мужчина, да еще под хмельком, без клея намертво приклеивается, отодрать его от себя можно только с кожей.

– Никогда не называй меня Кирочкой! Или Киркой! – говорила я, пока Игорь наливал себе коньяк. – Только Кира! Договорились?

– Хорошо, Кирочка! Твое здоровье! – отсалютовал рюмкой, выпил, закусил коньяк грибком.

– Игорь, я должна объяснить, почему к тебе приехала. Но прежде всего: очень благодарна тебе за письма и за преданную любовь. Собственно, поэтому, оказавшись в тяжелой ситуации, я бросилась к тебе. Игорь, похоже, ты не замечаешь, но я в положении.

– В тяжелом, – кивнул он, – надо воровство приравнивать к убийству.

– Какое воровство?

– Тебя же в поезде обчистили. Сама говоришь – тяжелое положение.

– Ты не понял! Я имела в виду беременность. Игорь, я жду ребенка!

Игорь заморгал, уставился на мой живот, потерял дар речи и трезвел на глазах. Мне было его искренне жаль. Бедняга! Влип! Всю жизнь любить принцессу – и получить ее на старости лет и в интересном положении! Не позавидуешь.

Речь к Игорю не возвращалась. Я вылила в его рюмку остатки коньяка:

– Выпей!

Не помогло. Он молчал и хлопал глазами. Поставила перед ним свою полную рюмку:

– Выпей!

Подействовало. Игорь заговорил:

– Но как же так, Кира? Ты не шутишь?

– Не до веселья.

– Понимаю. То есть не понимаю! Ты хочешь сказать, что тут, у меня, через некоторое время собираешься родить ребенка?

Тем же изумленным тоном он мог бы спросить: собираешься устроить террористический акт и взорвать президента России?

– Да! – мужественно ответила я.

– Мне надо… извини, я сейчас. – Он поднялся и ушел на кухню.

Вернулся с початой бутылкой водки. Налил себе и залпом выпил.

Мне ли осуждать Игоря? Напивается, и правильно делает! Отец моей дочери, пока не родившейся, хохотал мне в лицо. Сергей, юридический муж и, как я считала, верный друг, побоялся даже фамилию ребенку дать. Подруга Люба мою беременность посчитала глупой шуткой. У сына будет свой малыш, не до распутной маман Лешке.

В определенном смысле Игорь поступил благороднее других – не показал мне на порог, а с тихим ужасом надирался, пока не отключился в кресле.

Кое‑как я доволокла его до кровати в спальне.

Не тащила на себе, ногами Игорь все‑таки перебирал и пьяно твердил: «Кирочка! Моя Кирочка! Как же так?»

Свалила его поверх покрывала и подушечной пирамиды. Сняла тапочки, закинула ноги. Чем бы его укрыть? Неудобно копаться в чужих шкафах.

Принесла из большой комнаты покрывало с дивана и набросила на Игоря.

Что‑то неуловимо хорошее произошло со мной в последние минуты. Даже приятное. Не сразу поняла – ноги перестали мерзнуть. Спасибо валенкам!

Убрала со стола, вымыла посуду, остатки еды поставила в холодильник. Надо устраиваться на ночь. Хорошо бы помыться! В квартире Игоря не было магистральной горячей воды, имелась газовая колонка. Как ею пользоваться, я не знала. Когда мыла посуду, открыла кран с красной пипочкой, в колонке вспыхнули газовые горелки, и она загудела, точно реактивный самолет на старте. Я в испуге закрыла кран, горение прекратилось. Вспомнила публикации, в которых говорилось, что газовые колонки – самая частая причина взрывов и пожаров. Не надо взрывов! Вскипятим чайник и помоемся, ввиду марсианского холода в ванной, оголяя части тела по очереди.

С валенками я расстаться решительно не могла. Так и легла на узкий диван: в спортивном костюме, в валенках, укрывшись подаренной проводницей шинелью.

– У тебя есть два положения, – сказала я дочери, – они же мои: на боку и на спине. Не вертись! Считай, что мы все еще в поезде. Мы с тобой куда‑то едем, малышка! «Ту‑ту!» – гудит паровоз. Я расскажу тебе сказку. Про Колобка, который ото всех ушел. И никаких вопросов о твоем папе! Мы ведь запретили себе думать о нем!

Чуть‑чуть вспомнить? Одну капельку? Только чтобы тебя убаюкать? Хорошо! Заткни уши! Мои воспоминания – не для маленьких девочек. Они для очень взрослых, глупо и сокрушительно влюбленных женщин…

 

* * *

 

Скверный характер Игоря, непрезентабельную внешность и даже возможные страшные былые и будущие преступления – все ему и навеки мною простится за разговор, который состоялся у нас утром.

Игорь растолкал меня за плечо:

– Кира! Чайник вскипел. Пойдем завтракать.

Для человека, который накануне выпил бутылку коньяку и много водки, Игорь выглядел превосходно. Помятый, но побритый, с запахом перегара, но с ясными глазами, он сидел за маленьким столиком на кухне. Разогрел на завтрак вчерашние котлеты, сделал бутерброды с колбасой и сыром, заварил чай, дурного сорта, но крепкий.

Игорь ел механически и активно. Не отрывал взгляда от тарелки, шумно прихлебывал чай из большой кружки. Я вяло кусала бутерброд и ожидала, что, насытившись, Игорь пустится в пространные рассуждения, он‑де не может пригреть меня в моем нынешнем состоянии, виновником которого отнюдь не является.

И я очень сильно ошибалась!

– Кира! – поднял голову Игорь. – Я долго думал над сложившейся ситуацией.

«Когда думал? – хотелось фыркнуть мне. – В пьяном бреду?» Хорошо, что промолчала.

– В сущности, – продолжал Игорь, – случилось то, о чем я мечтал всю жизнь.

Тон его был вовсе не оптимистичным, но смысл слов обнадеживал.

– С юности я мечтал видеть тебя своей женой. Иметь семью. В моей школе шестьсот тридцать два ученика, они полностью реализуют мои отцовские… Это я не о том… Семью с тобой и, возможно, ребенком. Ты приезжаешь и даришь мне мою мечту.

Нобелевские премии! Голливудские «Оскары»!

Ерунда! Мишура! Лицо человека с настоящей, давней и вдруг реализованной мечтой – это глубочайшая печаль! Самые умные люди японцы. Потому что кто‑то из них сказал: нет ничего горше достигнутой цели.

Я была готова накрыть рот Игоря ладошкой и сказать: «Молчи! Спасибо! Сегодня же уеду!» Но тут шевельнулась дочка. Двинула пяткой или локотком мне в печень, требовательно и настойчиво: «Не дури! Забудь о гордости и о жалости! Куда ты со мной потащишься? Все, приехали! Конечная станция! И дядечка Игорь почти симпатичный, если не сравнивать…»

– Кира! Глубоко признателен тебе за доверие! Будь моей женой… если не возражаешь… пожалуйста…

Наверное, даже определенно, в своих фантазиях он представлял эту сцену много раз и в гораздо более романтических вариантах. Но ведь и я не собиралась заводить новую семью! Игорь был бы последним, за кого я бы вышла! Он и оказался последним! Единственным!

Поднявшись из‑за стола, обогнув его, я подошла к Игорю, обняла за шею. Если в данной позиции посмотреть на меня (в зеркало серванта, например) сзади, в профиль и всяко – ничего изящного не увидеть.

– Спасибо! – поцеловала Игоря в щеку. – Постараюсь не доставить тебе много хлопот.

Вернулась на место. И мы обсудили, как станем жить дальше.

– Ты не возражаешь, если у нас будет отдельный бюджет? – спросил Игорь.

– Господи! – воскликнула я.

«Как могут, – имела в виду, – уживаться в человеке благородство высокой пробы и мелкое скупердяйство?»

– Ты против? – быстро отреагировал Игорь. – Ты говорила, что материально…

– Вполне обеспечена. – Я не знала, говорю правду или обманываю, но Игоря надо было успокоить. – Отделения «Нефтьпромбанка» у вас есть? Мои деньги там на счете.

Идиотка! Нам перечисляли зарплату и премии на счет в банке, по карточке мы их получали. Ежемесячно я снимала подчистую – боялась дефолта, складывала купюры в «Живопись Джотто». Дефолт имел обличье тучной попутчицы в поезде Москва – Нижний Тагил. Пришли ли на счет зарплата и командировочные (Антон! Вечная тебе благодарность!), я не знала.

– Кажется, есть! – обрадовался Игорь.

Первая его улыбка за утро! Бедный жених! Или муж? Или отчим?

Дочь снова принялась лягать меня в печень. Пришлось положить руку на живот и придавить ее капризы.

– Игорь! – Другой рукой я накрыла его ладонь и постаралась улыбнуться широко, до коренных зубов под коронками. – Никаких трат с твоей стороны! Только информация! Где находятся: первое – отделение моего банка; второе – магазин секонд‑хенда; третье – женская консультация; четвертое – рынок или продуктовый магазин?

– Все тебе покажу! Вот только женская консультация… не имею понятия.

– Можно по телефонной справочной выяснить, – улыбнулась я.

И принялась говорить об Алапаевске. У меня давняя привычка перед посещением нового места заранее как можно больше узнавать о нем. С появлением Интернета это стало совершенно просто.

Игорю было приятно, что я знаю историю Алапаевска, начавшуюся в восемнадцатом веке с открытия железоплавильного завода, что хочу посетить музей Чайковского, который провел здесь детство, побывать на месте казни царской семьи, где построили часовню, и съездить в музей деревянного зодчества в двенадцати километрах от города.

На самом деле ни на какие экскурсии я не собиралась – не до культурной программы. Хотелось доставить удовольствие Игорю. Ведь любой человек ценит, когда его родиной интересуются и прославляют ее. Цель моя почти была достигнута – Игорь улыбался и активно поддерживал краеведческий разговор. Но тут я совершила промашку.

Ползая в Интернете с запросом в поисковых системах на «Алапаевск», я попала на сайт городского детского дома. И порадовалась за сироток: на фото они выглядели не несчастными, а, напротив, очень довольными. Жизнь у них, если судить по выложенным материалам, била ключом. Сайт сделан на хорошем профессиональном уровне, а призывы о спонсорстве и добровольных пожертвованиях – корректные и без попрошайничества.

По мере того как прославляла Алапаевский детский дом, лицо Игоря становилось все мрачнее. А потом он разразился гневной тирадой в адрес директора детского дома, с которым был на ножах.

Типичная внутрикорпоративная склока, поняла я.

Соперничество двух примерно равных по силе, профессиональным данным, уровню занимаемой должности коллег.

Я свела разговор к шутке. Проводила Игоря на работу.

 

* * *

 

Музей Чайковского мог подождать, а в детский дом обязательно наведаюсь. Конечно, хочется надеяться, что роды мои пройдут благополучно, что я останусь жива и здорова. А если нет? Конечно, не хочется думать, что Лешка бросит новорожденную сестру на произвол судьбы. А если бросит? Конечно, Любе ничего не стоит с ее‑то деньгами пристроить малышку. А если Люба не захочет? Я была обязана рассмотреть все варианты. В том числе и откровенно горькие: Игорю, Сергею и, самое печальное, Олегу девочка даром не нужна. Я решила написать на случай собственной смерти письмо‑завещание, в котором четко расписать судьбу дочери, в том числе и в варианте хорошего детского дома.